Велько Петрович - Избранное

— Не нужно отчаиваться, господин Неделькович! Кто знает? Подождите, положитесь на волю божью и счастливый случай. Ведь не все же гибнут, многим удается и спастись. Недавно в Риме я встретился с одним нашим майором, он три раза попадал под торпеды, причем дважды это случилось на пути из Бизерты, — и всякий раз счастливо спасался на плоту.

— Дай-то господи!.. Но знаете, вот тут у меня пусто. — Он ударил себя в грудь. — Все мне мерещится самое страшное, боюсь, что никогда больше ничего о нем не услышу. Ведь это море сжирает все, что в него попадает. И тело человеческое, и крест… и душу-то, поди, не выпустит до самого Страшного суда. О горе мое горькое! Что скажу я матери его, если она еще останется в живых? Как перед могилой ее оправдаюсь, если она меня не дождется и отдаст богу душу!.. Вы уж простите меня, вы ведь, наверно, устали, а я тут не даю вам спать… Извините, прошу вас, но выслушайте меня вы, ученый наш серб, выслушайте простого крестьянина и несчастного отца… Страшная это божья кара, когда смерть настигает крещеную душу вот так среди пучины, откуда никто не возвращается, где нет ни креста, ни человеческой могилы!.. И если уж ему на роду написано, мальчику моему дорогому, в море утонуть, хоть бы тело его вернулось к матери-земле, хоть бы выбросило его на берег, ведь бывает же так… Нашли бы тогда его кости крещеные люди и предали их земле… чтоб хоть во сне мог он мне явиться и утешить родителя в великой скорби его… Но неужели господь так наказал нас, что навечно проглотила его эта бездна, что рыбы и морские твари разнесли его тело?..

— Ну не терзайте же себя, господин Неделькович, еще и такими мыслями!.. Молите бога, чтоб возвратил вам сына целым и невредимым, а уж ежели умирать, не все ли равно, что будет с нашим телом…

— О, не говорите так, — подскочил Неделькович на своей постели и, схватив меня за руки, продолжал, как бы увещевая: — Вы еще молоды… Вот подождите, станете старше — узнаете, что такое дети и что значат родные могилы!.. Когда вернетесь к народу своему и среди него поживете… вы ведь поотвыкли уж и от народа, и от своей страны, а приедете домой и поймете, что все, что есть на земле, должно в землю и возвратиться. И роса, и семя, и скот, и человек… Так уж господом установлено. Нет жизни на земле без мертвецов в земле. Для души не будет ни места, ни покоя на небесах, пока тело не вернется туда, откуда пришло. Я простой человек, но я живу на земле и землей живу, и я это понимаю. И это от бога. Все мы обязаны земле своим телом и поэтому должны возвратить ей его, когда душа нас покинет… Если б мы не держались этого закона, откуда бы тогда и урожай, и все благосостояние бралось, все муки и радости человеческие? Не может быть, чтоб по воле божьей сын мой исчез в этой бездне, разве что бог уступил дьяволу. Но кто из нас так провинился, что мое дитя досталось рогатому, и сколько нужно еще пролить крови, чтобы смыть этот грех и чтоб душа его обрела вечный покой?.. Вы уж извините меня… не буду вас больше беспокоить.

Не зная, как утешить его, и чувствуя всю бессмысленность своих слов, я твердил ему, что нужно надеяться и что покой души не зависит от того, опущен ли человек в землю или в море, как это, кстати, и делают с умершими моряками и жителями маленьких островов. Видно было, что он меня никогда не поймет.

Я долго не мог уснуть, а Неделькович, по всей вероятности, вообще не сомкнул глаз. Бледный и осунувшиеся, рано утром он отправился в наше представительство узнать, нет ли каких-нибудь известий.

Я только собирался позавтракать, как прибежал портье и позвал меня в представительство. Уполномоченный в сопровождении депутата встретил меня на площади. Оба были в крайнем возбуждении и сказали, что надо спешить в префектуру, пока туда не пришел Неделькович, ибо мы должны договориться, как лучше известить его о случившемся.

Только что получено сообщение из префектуры, что галлиполийскими рыбаками рано утром обнаружен плот с четырьмя нашими солдатами. Они заметили его неподалеку от своего баркаса и, когда солнце взошло, разглядели четырех человек, которые, держась за веревки вокруг плота, плыли по пояс в воде. Рыбаки удивились, что на их крики им никто не отвечает. Приблизившись, они поняли, что все четверо мертвы и уже окоченели. Для того, чтобы отделить их от плота и перенести на баркас, пришлось перерубить веревки.

Это были молодые солдаты, их лица, искаженные судорогой, словно улыбались, рты были широко открыты. Сейчас они уже в префектуре, и префект просит прощенья за то, что рыбаки обыскали их карманы. Найдены удостоверения, префект их уже смотрел. Один из солдат — Милош Неделькович. Взволнованные уполномоченный и депутат обратились ко мне с просьбой пригласить Недельковича. Он, вероятно, на берегу, недалеко от места нашего ночлега, если ему никто еще не сообщил о случившемся.

Обязанность была не из приятных, но я должен был согласиться. Нужно признаться, что ночной разговор придал мне храбрости.

По моему виду он сразу же понял, что у меня плохие новости.

— Вы что-нибудь узнали? — его левый глаз задергался от нервного тика.

Так, мол, и так, его просят зайти в префектуру. И без лишних слов я рассказал ему всю правду. Он тут же, не проронив ни слова, побежал, задыхаясь, как астматик.

У входа в одну из комнат нас встретили пять или шесть итальянцев — официальные лица — и двое наших. У Недельковича хватило сил поздороваться со всеми и пожать руку префекту.

На двух составленных вместе столах лежали несчастные наши юноши, чуть раскинув ноги, с руками, сведенными над головой, и со скорбной улыбкой, застывшей на посинелых лицах. С их шинелей время от времени падали на пол капельки воды. Неделькович подошел ближе, остановился на какое-то мгновение и, глухо, еле слышно всхлипнув, припал к голове одного из них, целуя в лоб.

— Детка моя… сынок… вот как встретился я с тобой! — сказал он тихо, сдержанно, еще раз перекрестился и, дрожа всем телом, отошел и встал позади нас.

— Пожалуйста, господа!

После совершения необходимых формальностей Неделькович попросил разрешения взять на себя все заботы по отпеванию усопших в кладбищенской капелле и похоронам. Так как во всем городе не оказалось ни одного православного священника, заупокойную мессу отслужил католический священник, а присутствующие сербы спели над трупами «Святый боже». Неделькович держался мужественно, и только когда покойников стали опускать в могилу, выдолбленную в известняке, он зарыдал. Все увидели в этом божью милость: ведь слезы облегчают страдания.

— Сын мой, если господь не дал мне обнять тебя живого, благодарю его за то, что я нашел тебя мертвого…

Возвращаясь, мы, сербы, окружили его, словно он был отцом всех четырех утопленников. Но ему уже не нужны были ни наши утешения, ни поддержка. То и дело смахивая набегавшую слезу, он уже вполне владел собой и говорил нам: