Ивайло Петров - Избранное

Если наша жизнь имеет какой-то смысл, то он, может быть, прежде всего в наших усилиях и надеждах уничтожить в этом мире зло.

Другое дело, что, став идеальным, мир, возможно, потеряет очарование несовершенства… Но это уже другой вопрос. В сущности, все религиозные и философские учения возникали в форме борьбы добра против зла. Но основных методов борьбы было два. Первый: не сопротивляться злу, а предоставить ему полную возможность самоуничтожиться, или, говоря языком медицины, «атрофироваться», а второй: всеми средствами истреблять и выкорчевывать зло, где бы мы с ним ни встречались. Как мы знаем из мировой истории, последователи этих двух методов враждуют испокон веку и никто не знает, который из них и когда одержит победу, а народная мудрость гласит: «Когда двое дерутся, третий торжествует».

Я совсем не удивлюсь, если окажется, что мать Ангела решила, что оба эти метода страдают несовершенством, и выдумала третий: детский плач, в котором они как бы сочетаются. С одной стороны, такой протест не страдает пацифистским малодушием — то есть не уступает злу, — с другой, не поднимает карающую десницу, дабы самому не стать злом. Во всяком случае, ее метод был лишен грубости и эгоизма, а в плаче голодного ребенка никто не мог усмотреть злого умысла.

Итак, мы с матерью Ангела, благодаря его слезам, вовремя получали обеды и ужины. Больше того, на скорую руку внедрив «ангельский почин», стали нормально питаться и другие болгарские дети. В этом месте я тоже мог бы закончить, но с матерью Ангела случилось головокружение от успеха — недаром наше общество так боится этого состояния и беспощадно его бичует. Она, вообразив себя благодетельницей чуть ли не в национальном масштабе, решила переходить из ресторана в ресторан, неся почин сына в детские массы. Из врожденной гордости я, конечно, мог бы скрыть, что тоже последовал за этой своенравной женщиной, или хотя бы оправдаться пресловутой писательской любознательностью. Однако у меня нет никаких шансов убедить вас, будто я провел двадцать дней на море, постясь. Больше того, наверняка кто-нибудь из вас отдыхал в это же время и смог бы меня уличить во лжи. Поэтому я не скрою, что мы втроем предприняли веселую одиссею по приморским курортам и везде нас сопровождал виртуозно-артистический плач. Мать была кем-то вроде художественного руководителя, Ангел — исполнителем, а я — импресарио, получавшим скромное вознаграждение в виде вовремя поданного обеда и ужина.

Теперь, слава богу, я могу и закончить. Позволю только подтвердить, что голодный сытому не товарищ, как гласит народная поговорка. Голодные — народ ненадежный, поддающийся разным внушениям, вечно колеблющийся, потому и сытые голодных не разумеют! Зато — и я сам в этом убедился — голодные верят голодным, иначе наша веселая одиссея не имела бы такого колоссального успеха. В последний день пребывания на море мы специально прошлись по ресторанам и своими глазами увидели, своими ушами услышали, какое бесчисленное множество детей подхватило «ангельский почин». Но, увы, они не обладали артистическим талантом моего юного друга и плакали по-настоящему, плакали по-болгарски.

Перевод Татьяны Колевой.

Речь, конечно, пойдет о любви незаконной. О законной в этот жаркий июльский полдень и вспоминать не стоит, я уж не говорю о том, чтобы заниматься таким неблагодарным делом. А если и найдется герой, желающий поднять самарское знамя [17] Самарское знамя — знамя болгарских ополченцев во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. законной любви, когда не только земля, но даже деревья и камни трескаются от зноя, то это лишь означает, что в характере его есть что-то от самоотверженности ополченцев на Шипке. Что же касается нашего директора Ивана Маврова, то у него нет и не было ничего общего с ополченцами. Наоборот, по темпераменту он скорее человек ленивый, что, однако, не мешает вверенному ему предприятию выполнять годовой план не меньше чем на сто двадцать процентов. Но, как вы, наверно, уже догадались по моему краткому вступлению, я не собираюсь говорить о его деловых качествах, а хочу рассказать о его любви.

Любовные или, как выражались французы прошлого века, галантные истории директоров, министров, полководцев, епископов, пап и других руководящих духовных и светских лиц от «Илиады» до наших дней претерпели тысячи литературных инфляции, и если я и осмеливаюсь рассказать подобную «галантную» историю, то смелость мне придает та истина, что, как бы ни были изучены человеческие страсти, все же любовь в различные времена проявлялась по-разному, или, выражаясь языком критиков, в каждую эпоху имела свою специфику. Говоря об этом сладчайшем благе, данном человечеству природой в вечное и безвозмездное пользование, авторы более давних времен впадают обычно в многословие, подчас смахивающее на сплетни, но тем не менее никто из них не сообщает о том, что высокое начальство когда-либо вступало в интимные связи со своими сотрудницами. Мы не должны удивляться этому факту, потому что в те времена женщины не состояли на государственной службе и не занимались общественной работой, если не считать нескольких королевских или императорских тронов. В сочинениях этих авторов вы нигде не найдете упоминания о том, что древние греки, римляне, рыцари или даже граждане девятнадцатого века использовали колесницы, кареты, экипажи, брички и другие виды транспорта для интимных связей с нежным полом. Наш же шеф страдал именно из-за отсутствия транспорта, и не какого-нибудь, а служебного. Собственной машиной он еще не обзавелся, а его служебная «волга» попала в тяжелую аварию в начале июля. С тех пор, вот уже целый месяц, он тосковал по тихим, теплым и любвеобильным вечерам, когда они вдвоем с Дафи уезжали за город и там, свернув с главной магистрали на проселочную дорогу, забирались куда-нибудь в глушь.

Если в мае природа судорожно листает модные журналы в поисках фасона, а в июне примеряет новые туалеты, то в июле она уже щеголяет в этих туалетах по горам и долам, благоухая самыми дорогими духами — не парижскими и даже не купленными в валютке, а своего собственного изготовления. Молодая, сияющая тленным великолепием, она с безумной щедростью дарила свою красоту Маврову, а Мавров впадал в трогательное опьянение, потому что (здесь следует пояснить) весна для него олицетворяла Дафи, а Дафи — весну.

Интимные отношения шефа и секретарши, если таковые имеют место, давно уже скомпрометированы, теперь они считаются деловыми отношениями между людьми, стремящимися воспользоваться положением друг друга. Сначала Дафи была кем-то вроде разнорабочей, позднее перешла на более легкую и чистую работу и наконец, став секретаршей директора, оказалась в комнате, смежной с его кабинетом. Вместе с изменениями по службе менялось и ее имя: Фина стала Дафиной и наконец — Дафи.