Ивайло Петров - Избранное

Весь день она мучительно старалась придумать такую линию поведения, вернее, такую тактику, которая ликвидировала бы на поле брани малейшие следы ее нынешнего поражения. Но лишь вечером — когда она из окошка наблюдала, как Иван выходит из автобуса, — ее осенила блестящая идея: она должна сыграть роль, совершенно противоположную той, которую ожидает от нее супруг. А именно? Все обратить в шутку и тем самым спасти свой престиж — быть гордой со скрягой и грубияном! Кто знает, может, этой неожиданной, веселой, артистичной тактикой она все еще надеялась умилостивить своего «скрягу и грубияна»? Но это тайна, в которую нам не дано проникнуть.

Сначала из автобуса вышел раздутый до невозможности портфель, а потом уж и сам Иван. Этот портфель он получил на службе несколько лет тому назад — тоже в качестве премии — и с тех пор с ним не расставался. Портфель был очень удобный: с тремя отделениями и большим карманом, вмещал одновременно несколько служебных папок, плащ, каравай белого хлеба, бутылку подсолнечного масла, килограмм мяса, два пучка зеленого салата, несколько банок простокваши и множество других продуктов, которые Иван покупал, возвращаясь со службы. Сегодня, по случаю премии, этот современный рог изобилия был особенно внушителен — в нем не хватало только желанной катушки «Мичелл». После работы Иван задержался на собрании и не успел заскочить в магазин.

Вот на лестнице послышались медленные, тяжелые шаги и громкое прерывистое дыхание. На площадке четвертого этажа шаги замерли, скрипнула кожа (Иван взял портфель в левую руку, чтобы правой отпереть дверь). Ключ повернулся, замок щелкнул, и портфель первым вошел в полутемную прихожую, точно так же, как он только что первым вышел из автобуса. Иван протянул было правую руку к выключателю, стараясь в то же время локтем левой закрыть дверь, но в эту секунду кто-то опустил ему на плечо тяжелую лапу и прохрипел в ухо:

— Руки вверх! Ни звука…

Портфель грохнулся на мозаичный пол прихожей — причем внутренности его резко дзинькнули разбившимся стеклом, — накренился, и из него, как кровь из раненого животного, хлынула белая струя молока. Иван зачем-то сделал полупируэт, опустился на колени, словно прося у бандита пощады, и, поймав блеск сверкнувшего лезвия, растянулся поперек прихожей. Все произошло неожиданно, стремительно, как и происходит большинство катастроф. Анка лишь успела крикнуть: «Не бойся!», потом бросилась на кухню за стаканом воды, выплеснула воду мужу в лицо и, лишь после этого, догадавшись зажечь свет, склонилась над потерпевшим. Его лицо, и в обычное-то время серое и невзрачное — за исключением последних двадцати дней, когда оно приобретало цвет заветной мечты, — сейчас, в тусклом свете прихожей, было мертвенно-бледным. И все же в нем теплилась жизнь: веки и скулы подергивались, а посиневшие губы причмокивали. Анка вспомнила, что упавшего в обморок следует хлопать по щекам и растирать ему уши, перетащила мужа в гостиную и там, холодея от страха, начала приводить его в чувство. Если бы кто-нибудь прислушался, стоя на лестничной площадке, он наверняка подумал бы, что в квартире кто-то колет дрова на паркете. Она то лупила мужа по щекам, то принималась растирать ему уши и плачущим нежным голосом призывала его вернуться к жизни.

— Иван, дорогой мой, — говорила она ласково, как не говорила уже бог знает сколько лет, — я же пошутила, ну чего ты испугался? Я просто напялила наизнанку твой старый пиджак, нахлобучила кепку, в которой ты ездишь рыбачить, взяла кухонный нож… Это я крикнула «руки вверх!». Открой свои ясные глазоньки, взгляни на меня, солнышко!..

Через несколько минут Иван глубоко вздохнул, пошевелил плечами, открыл глаза и уставился в потолок. Но дух его все еще витал далеко. Анка побежала в спальню, скинула с себя пиджак и кепку, засунула их в шкаф — не дай бог, муж увидит ее в этом бандитском обличий и снова испугается! — и вернулась в гостиную. Иван остановил на жене неподвижный взгляд и попытался сесть.

— Полежи еще немножко, — сказала Анка. — Хочешь водички?

Иван кивнул головой, Анка пошла в кухню, а когда вернулась, он уже сидел и, моргая, озирался по сторонам — будто не мог понять, где находится. Выпив воды, Иван сказал:

— На меня напал бандит!

— Да какой там бандит! Это я пошутила. — Анка виновато засмеялась и начала рассказывать, как она изображала грабителя.

— Не может быть! — сказал Иван. — Я сам видел. Он хотел меня зарезать…

Анка, глубоко раскаиваясь в злой своей шутке и радуясь, что муж избежал инфаркта, принялась с жаром доказывать, что он заблуждается. Будь Анка хоть чуточку благоразумнее, она бы сразу заметила, что, хотя Иван и стоял на своем, он и сам не верил в бандитское нападение. Но она, желая покаяться в своей вине и полностью ее искупить, продолжала с яростным вдохновением доказывать, что всему виной его испуг — то есть что в минуту опасности он проявил себя малодушным трусом.

Когда спор их достиг апогея, супруги, уже стоя, пытались друг друга перекричать — точь-в-точь как в той сказке, где жена кричала «стрижено!», а муж — «брито!». Верно, они кричали бы до посинения, если бы Анка не предложила — как последнее доказательство! — наглядно еще раз «восстановить» все происшедшее.

Я опять же удивляюсь, почему Иван, такой благоразумный человек, согласился участвовать в этом смешном и глупом спектакле. Видно, нервы его окончательно сдали, раз он требовал доказательств того, во что сам твердо верил, — то есть захотел воочию увидеть, как он потерял сознание от страха перед мнимым грабителем. Верно, здесь сыграло роль его мужское самолюбие. Страшное мужское самолюбие! А может, причина была совсем в другом — может, ему просто захотелось узнать, до чего же дойдет его жена в своей беспощадности. Так или иначе — не важно. Нас интересует следствие, а не причина, ибо мы не намерены делать какие-либо моральные выводы.

Иван взял тяжелый портфель, из которого все еще капало молоко, и вышел на лестничную площадку. Вышел, ступая как можно тише, чтобы не вызвать любопытства соседей. Постояв недолго, он вернулся. Тем временем Анка надела пиджак подкладкой наружу, нахлобучила старую кепку и, зажав в руке кухонный нож, притаилась за дверью.

Иван вошел в прихожую тем же манером, что и в первый раз, потянулся к выключателю, чтобы зажечь свет, и сцена ограбления повторилась: тяжелая лапа легла ему на плечо и бандитский голос просипел: «Руки вверх! Ни звука!..» Иван даже не вздрогнул, он повернулся к жене, чтобы сказать ей, что в прошлый раз все было совсем-совсем не так, но тут… он увидел свирепое лицо жены, почувствовал приставленное к горлу холодное лезвие и, забыв выпустить из рук портфель, вместе с ним грохнулся навзничь. Затылок его стукнулся о мозаичный пол, ноги вытянулись во всю длину, а из портфеля хлынуло молоко. Словом, все повторилось. Только на этот раз Ивана уже не смогли привести в чувство.