Ивайло Петров - Избранное

— «Миссия» — звучит слишком романтично, если не сказать старомодно. Понятие это превосходит понятие литературной деятельности. Может быть, это в прошлом писатели имели большее, в какой-то мере романтическое обаяние, а миссия их позволяла оказывать более сильное влияние на общество. Многие литературные герои того времени были образцом для подражания. Сегодня никто, кроме детей и подростков, не подражает литературным героям, даже не черпают жизненный опыт из литературы. В наше время наберется с десяток больших писателей. Их читают, ими восхищаются, но «слово» их — это не слово Гюго или Толстого. В последнее время в мире происходит так много неприятных событий, но ни один писатель мирового значения не может повлиять на их предотвращение. И в прошлом писатели не имели силы и власти над политиками, но они влияли на воспитание, вкус и мировоззрение отдельных слоев и даже целых поколений. Я это объясняю тем обстоятельством, что в прошлом писатели были образованнее средней массы читателей, выглядели чуть ли не энциклопедистами, имели меньшее число проблем и разрешали их легче, если вообще разрешали. Современная жизнь гораздо дифференцированней, социальный опыт нашего века показал, что в основе человеческих отношений лежит экономика, «бедный, но честный» — это уже не идеал, это уже не фактор. Экономические законы призвали на помощь науку и технику, и сегодня Толстому, если бы он был жив, незачем было бы заниматься организацией просвещения, улучшением сельского хозяйства или же разными политическими вопросами. Это дело взяли на себя ученые, специалисты, политики. Да и читатель, образованный и интеллектуально подготовленный по меньшей мере раз в десять больше своего прадеда, не будет взирать с почтительным страхом на то, как Вазов [2] Иван Вазов (1850—1921) — великий болгарский писатель, общественный деятель; роман Вазова «Под игом» переведен на многие языки мира. с тросточкой шагает по улице, или вздрагивать в романтическом ужасе от трагедий Яворова [3] Пейо К. Яворов (1878—1914) — выдающийся болгарский поэт. . Он образованнее не только своего деда, а зачастую и самого писателя. У нас это явление довольно распространенное, да, наверное, и во всем мире так. Современный писатель оказывается, в общем и целом, весьма неподготовленным в отношении научных достижений, равно как и в отношении современной духовной жизни общества. Вот почему его «ореола миссионера» или пророка в прежнем смысле слова уже не существует.

Бог знает почему, но я смотрю на все это оптимистично. Еще в казарме нас учили, что, если солдат сидит без дела, он начинает думать больше, чем нужно. Если сегодняшние усилия общества увенчаются успехами и завтрашние люди обретут материальную обеспеченность, они освободятся от физического труда и начнут думать «больше, чем нужно». А раз они будут вести более осмысленную жизнь, она будет и более эстетичной, следовательно, будут нужны писатели и книги. Возможно даже, каждый станет писателем и мыслителем ввиду отсутствия других занятий. Так что будет ли у писателя «миссия» или обыкновенная роль, не важно. Важно, что без писателей нельзя обойтись — ни прежде, ни теперь, ни в будущем…

— Считаете ли вы, что современный читатель учится жизни по книгам? Становится ли он лучше, когда их читает?

— Сегодня писатель и читатель не «учат» друг друга, а взаимно изучают один другого, обмениваются ценностями, которые каждый из них может создать. Сомневаюсь, чтобы писатель, каким бы талантливым он ни был, мог изменить жизненный путь современного человека. Но он может привить ему определенный вкус, «выстроить» образ мышления, доставить, наконец, эстетическое наслаждение.

— Помните ли вы свой первый рассказ?

— Нет. Но помню названия ранних своих рассказов. Их было около двадцати, я написал их в тюрьме.

— Насколько я знаю, вы не были в заключении.

— Не был, но первые рассказы я написал в камере варненской тюрьмы. Из гимназии я попал прямо в казарму, а оттуда на фронт. Позже, когда меня демобилизовали, я вернулся в село. Покрутился там какое-то время, уехал в Варну. Работал кем придется — должен сказать, у меня около девятнадцати профессий. Красил корабли в порту, был продавцом в бакалейной лавке, строил шоссе, потом попал к какому-то странному субъекту, который варил нечто вроде мыла и продавал его на черном рынке. Мастерская его была на чердаке — там горел очаг, над которым кипел большой котел с какими-то зловонными жидкостями, я должен был мешать их то быстро, то медленно… Эта таинственная алхимическая история порядком мне надоела, и я с удовольствием от нее отказался, узнав, что в тюрьму требуется делопроизводитель. Тюрьма находилась довольно далеко от города, транспорта туда не было никакого, так что я целый год ходил туда и обратно пешком. Зимой решил ночевать в какой-нибудь свободной камере, вот тогда от нечего делать и начал писать рассказы. Писал медленно, старательно, перепечатать отдавал писарю. Когда их собралось около двадцати, я показал их своему приятелю, у которого было литературное образование и масса знакомых писателей и редакторов. Приятель съездил на двадцать дней в Софию, но забыл оставить там мои рассказы. Совершая поездку в Горну-Оряховицу, Рильский монастырь и другие прекрасные места, он возил эти рассказы в своих чемоданах, а затем потерял — опять-таки вместе с чемоданами, — излишне доверившись какой-то случайной подружке.

— Дальше была большая пауза до первых напечатанных рассказов. Почему?

— Наверное, потому, что я — медленно растущий ребенок. Кроме того, у меня не было чувства уверенности в себе. Его и сейчас нет, да только теперь я научился это скрывать. Меня очень хвалили за «Нонкину любовь». Когда я позже прочел эту книгу, я понял, почему хвалили: в то время было не так уж много сносных книг и люди «на ура» принимали все, что хоть мало-мальски походило на литературу. Может, потому-то, поколебавшись, я все же принялся сочинять. Но и до сих пор ни одно мое сочинение не отвечает моим требованиям. И до сих пор я не ощущаю себя писателем. Чувствую себя крайне неловко, когда кто-то, указывая на меня, говорит: «Этот товарищ — писатель». Я заметил, некоторые мои коллеги испытывают то же самое, особенно те, кто родом из села… Искусство — это духовный аристократизм в лучшем смысле слова, а я ведь рос в среде, где трудовой день равен вскопанному или сжатому декару земли. Для всего было материальное мерило, отношение к любому явлению вырабатывалось в зависимости от степени его полезности. Я увидел город в пятнадцатилетнем возрасте, услышал скрипку и рояль в шестнадцать лет, по телефону впервые говорил в казарме. Никто мне не внушал, что прекрасная картина или книга — это духовная ценность. Наоборот, мое увлечение вызывало насмешки. С тех пор, с юношеских лет, осталась в душе неуверенность, порожденная многолетним преодолением того духовного невежества и материальной нищеты, которые не позволяют человеку почувствовать себя артистом. Не скоро я поверил, что литература — моя профессия, которой и для которой я должен жить.