Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Так почему же, доктор, мы не исправим неверные слова и выражения? Почему мы называем крестьянами только тех, кто живет в деревне? Почему мы все не зовемся крестьянами, когда все одинаково исповедуем одну, христианскую веру?

Этот детский вопрос Урматеку задал совершенно простодушно и вместе с тем гордясь, что такое могло прийти ему в голову. Доктор улыбнулся, хмыкнул: «Да, возможно!» — и, не почувствовав себя ни задетым, ни обиженным, продолжал разглагольствовать дальше. На самом же деле Урматеку вкладывал в свой вопрос и определенный смысл, намекая на происхождение молодого человека и пытаясь польстить ему.

В свою очередь доктор ощущал себя как бы на распутье. Человек бедный, но имеющий профессию, в которой уже успел зарекомендовать себя, он понимал, что для достижения поставленной цели ему необходима поддержка и деньги. Многие из его коллег уже вступили на этот путь. В наиболее просвещенных и предусмотрительных купеческих и буржуазных семьях только и ждали для своих благовоспитанных дочек образованных женихов. В те времена именно так и заключались прочные браки. Доктор Сынту чувствовал, что и Урматеку, столь расположенный к нему, вынашивает подобные мысли.

С Амеликой Сынту разговаривал мало, но ему нравилась эта молчаливая и всегда занятая хлопотами по дому девушка. А это в глазах молодого доктора было большим достоинством. Он давно имел четкое представление о том, какой должна быть его спутница жизни. Возможность встретиться и поговорить с Амеликой наедине должна была облегчить весна. Ставши завсегдатаем в этом доме, Сынту часто оставлял застолье и в одиночестве отправлялся прогуляться по крохотному садику возле дома Урматеку. Летние цветы еще не набрали бутоны, розы только недавно были освобождены от зимнего укрытия, зато плодовые деревья стояли в цвету. Одна яблоня и два персиковых дерева, зажатые между каменными стенами, были покрыты нежной белой пеной и ликовали под солнцем. Доктор о чем-то размышлял, вертя между пальцами цветок яблони, когда к нему подошла Амелика. Она прибежала спросить его, чем можно полечить соловья. Соловьи были великой страстью Урматеку. И вот самый любимый из них заболел. Уже несколько дней птичка сидела нахохлившись и ничего не ела. Сынту, обрадовавшись случаю, попросил показать ему пернатого больного. В глубине двора, где ничто не затеняло солнце, молодые люди внимательно рассматривали птичку. Там и увидела их кукоана Мица. Она на мгновенье замерла, потом глаза ее просветлели и на губах появилась улыбка. А молодые люди, ничего не подозревая, стояли, склонившись над соловьем.

Доктор взял в руки птичку, осторожно пощупал ее и подумал, что было бы неудобно ничего при этом не сказать.

— А вы знаете, домнишоара, что в деревне, откуда я родом, соловья называют птицей любви? — спросил он и пристально поглядел на Амелику.

— Да? — отозвалась девушка, но больше озабоченная состоянием птички, спросила: — А что с ней такое?

Матей Сынту, зажав соловья в кулаке, тихо произнес, словно бы про себя:

Все может быть! Возможно, что это настоящий Збурэтор, домнишоара! — выдержав маленькую паузу, сказал доктор.

Амелика, казалось, не поняла ни стихов, ни скрытого намека.

— Бедная птичка! Разожмите кулак, разожмите скорей, а то она задохнется! — нетерпеливо потребовала девушка.

Стихи не попали в цель. Молодые люди разошлись в разные стороны. Взгляды их так и не встретились. Между ними ничего не возникло.

На следующий день соловей умер. Девушка уже смелее подошла к доктору, принеся ему на ладони птичку.

Они стояли рядом и смотрели на соловья. Вдруг доктора осенила мысль.

— А что, если мы посмотрим, отчего она умерла? — предложил он.

— А это возможно? — заинтересовалась Амелика.

— Конечно возможно!

— Хочу посмотреть. Хочу сейчас же.

Чего не сделали стихи, сделал дух практицизма и любопытство Амелики.

Анатомический стол был сымпровизирован тут же, в саду. Птичку брюшком вверх гвоздиками прибили к доске. Несколько булавок заменили зажимы, а острая бритва послужила скальпелем. Выщипав перья на горлышке и грудке, доктор сделал надрез от клюва вниз. Внутренности были крохотные, нежные, готовые порваться от легчайшего прикосновения. Доктор указал на розовую трубочку, всю в серых колечках:

— Это трахея. Через нее дышат, — пояснил он.

Амелика никогда не видела ничего подобного. В пансионе их мало чему учили, а таблиц, что были развешаны по стенам, она как бы и вовсе не замечала. Ей было неинтересно, она и не смотрела. Если даже она их и припомнила, то картинки показались ей слишком большими и не так раскрашенными. Амелика была совсем лишена воображения и не могла, призвав его на помощь, сопоставить картинку и то, что сейчас было у нее перед глазами — крохотные внутренности, уложенные с определенным смыслом и согласно особым законам. Амелика затаила дыхание, ее поразила и форма, и цвет, и хрупкость этого организма, но больше всего уверенность, с какой во всем этом разбирался доктор.

— Посмотрите, это сердце! А это легкие! — пояснял Сынту, извлекая из птички различные органы и прикрепляя их булавками к доске.

Каждый жест, каждое слово доктора вызывали у Амелики восхищение. Она молчала и только поглядывала то на соловья, то на доктора, который, склонившись, продолжал операцию. Молодые люди коснулись друг друга лбами именно в тот момент, когда к ним подошла кукоана Мица.

— Господи, доктор, что это вы делаете? — улыбаясь, обратилась она к Сынту, глядя, как его ловкие пальцы осторожно и привычно делают свое дело. — Вы что, хотите показать Амелике кишки? Она в этом ничего не понимает, она и на кухне их не видела, Играть на пианино и читать — это ее дело, но кур она никогда не потрошила!

Кукоана Мица с гордостью взглянула на свою дочь и хотела приласкать ее, но девушка отстранилась.

— Оставь нас, мама! — капризно произнесла она, придвигаясь к Матею Сынту.

Доктор выпрямился и улыбнулся, признательно взглянув на Амелику. Мать, уловив, что молодые люди занимаются чем-то не совсем понятным ей и что ее дочь именно таким, совершенно непредвиденным путем, возможно, добьется своего, пошла дальше, шутливо бросив через плечо:

— Вы бы, доктор, показали мне, что находится в утке! Я бы посмотрела, какая птица живучей!

Лекция по анатомии возбудила любознательность Амелики. Теперь каждый день доктор должен был рисовать и объяснять ей, что находится внутри человека. За этим последовали объяснения, как функционируют различные органы, какая между ними связь. Слушая теоретические рассуждения, Амелика уже не была столь внимательной: ей становилось скучно, она уставала. Ее ум, не привыкший следить за последовательностью пояснений, вскоре отказывался что-либо воспринимать. Если она и усваивала что-нибудь, усваивала твердо, но всегда понемногу. Чуть позднее ее заинтересовала другая материя — болезни. Амелика запомнила, что скарлатина сопровождается болью в горле, головной болью и сыпью, что при тифе бывает высокая температура и почему при порезе вены нужно перевязывать выше раны. Свои познания она по мере возможности применяла на слугах. Кукоана Мица только поражалась тем переменам, которые происходили с Амеликой: девушка вдруг стала заниматься науками, которые раньше ее нисколько не привлекали. Кукоана Мица с восторгом рассказывала об этом мужу, на что Урматеку отвечал так, будто все это предвидел заранее: