Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Резко звучали паровозные гудки, будя эхо в далеких ущельях. Лязгали цепи и буфера вагонов. Пассажирский состав то рассыпался, то вновь съезжался по ту сторону воображаемой границы, уже на чужой земле. Теперь Буби не мог сесть в поезд и последовать за влюбленной парочкой. За высокой решеткой, делившей платформу пополам, была уже заграница. За этим барьером Буби еще раз увидел возле чемоданов прильнувших друг к другу Журубицу и Гунэ, проследил, как они расплачиваются с носильщиками, садятся в вагон и отыскивают свое купе. Вдруг ему захотелось громко окликнуть их по имени. Но он удержался. Вцепившись обеими руками в решетку, он закрыл глаза и, задыхаясь, попытался сдвинуть с места непоколебимое железо. Дав несколько коротких гудков, поезд тронулся с места и легко покатился под уклон, перевалив через Карпаты. Буби, совершенно разбитый, поплелся со станции в лес, желая остаться один и выплакаться.

Свадьба доктора Матея Сынту и Амелики Урматеку была назначена на сентябрь.

— Не так много толку ходить в невестах долго, — говорила кукоана Мица. — Если есть деньги, чтобы справить все как нужно, — а они у нас, слава богу, — есть, так чего же заставлять детей ждать?

Амелика все лето провела с отцом в Бухаресте, занимаясь приданым и подвенечным платьем. Доктор каждый день приносил цветы и конфеты. Долгие часы проводили они вместе, и между молодыми людьми возникло нечто вроде дружбы. Посаженым отцом и матерью были выбраны профессор Петре, учитель Матея, и домница Наталия.

— Один со стороны жениха, другая от невесты — это хорошо! — одобрял Урматеку.

Свадьба обещала быть пышной. Урматеку приглашал всех своих знакомых, доктор — всего лишь нескольких коллег, как бы представителей от родственников, которые хотя и были у доктора, но жили очень далеко и приехать на свадьбу не могли. Посаженых отца и мать просили приглашать всех, кого они сочтут нужным. И, конечно, одним из самых почетных гостей был Стате Якомин.

По случаю свадьбы Янку Урматеку старался заполучить в свой дом всех, кто был примечателен в Бухаресте. В этом он видел пользу для новобрачных, а для себя заслуженное вознаграждение за долгие годы упорного труда. Не был забыт и молодой барон Барбу. Несколько месяцев после бегства Катушки, что вызвало страшный шум в столице, Янку не встречал Буби и питался только разными слухами, доходившими от разных людей. Получалось так, что хорошего было мало. Буби с грехом пополам управлял своими имениями, которым со всех сторон угрожали дерзновенные прожекты, затеянные сбежавшей парочкой. Буби понятия не имел, что ему делать. Желая для самого себя прояснить положение дел, Янку навел справки и пришел к выводу, что на каждой сделке Буби неизбежно будет терять часть своей недвижимости. Сам же Буби жил отшельником, нигде не показывался, но все же была надежда, что свадьбу он почтит своим присутствием. Урматеку написал ему почтительное, теплое письмо, где много говорилось о глубокой признательности его отцу. Обращаясь к Буби как к старинному другу семьи, Янку просил барона оказать ему честь в столь великий для него, как отца, день.

Уже за неделю перед свадьбой все в доме было перевернуто вверх дном. Ели все что попадается под руку, где-нибудь на уголке стола, потому что великие приготовления поломали и привычки и обычаи. Всю мебель вынесли из комнат и отправили в подвал. Семейным портретам тоже не оказалось места на стенах. Исключением был только Григоре, самый импозантный, в черном сюртуке, с хорошо повязанным галстуком и пышными бакенбардами. Рояль Мотылька был выдвинут на видное место. Необходимости в нем не было, так как приглашались два оркестра, но это был прекрасный и редкий инструмент, на который приятно было посмотреть. Янку целые дни занимался тем, что перебирал безделушки, подаренные ему старым бароном, отбирал самые дорогие. Таким образом на полочках по стенам появились где старая тарелка, где хрустальный кальян, где страусиное яйцо, оправленное в серебро. Фотографии старого Барбу (а их было множество, и все с подписью барона) были отобраны и для любопытствующих разложены на столиках, расставленных по углам. Паркет был натерт воском, будто для танцев. Все лампы заменили на тяжелые бронзовые, позаимствованные у Швайкерта. Целый день возчики выгружали взятые напрокат стулья, легкие, полированные, обитые вишневым бархатом, словно предназначенные для бального зала. Фикусы и олеандры в задрапированных кадках придвинули к дверям, а в столовой на сдвинутых столах должны были расположиться закуски. Для этого был приглашен Фиалковский — лучший знаток этого дела во всем Бухаресте. Шампанское должно было литься рекой.

По мере того как приближалось воскресенье, на которое назначалась свадьба, росло и волнение. Каждое утро едва Амелика открывала глаза, она спешила взглянуть в окно: держится ли еще хорошая погода. А бухарестская прекрасная осень стояла в тот год долго, словно предвещая счастье. Солнце мягко светило. Небо было чистым, листва с деревьев еще не опала, хотя среди пышных крон уже появились желтые пятна. Осеннее изобилие въезжало в город на крестьянских телегах и останавливалось на всех перекрестках. По дворам визжали пилы — это заготавливали дрова. Где-то их бросали в подвал, где-то укладывали в поленницы. От свежих сырых дров пахло лесом. Сладковатый аромат плыл вдоль улиц от котлов и тазов, в которых варилось варенье и повидло. В это время года, прельщавшее всех щедрыми дарами, Амелика с радостью предвкушала, как она будет хлопотать по хозяйству. Она знала, что все, бывшее для нее до сих пор запретным, станет обязанностью. И была счастлива, что выходит замуж: теперь уже никто не сможет запретить ей под предлогом, что барышне надлежит заниматься делами только чистыми и красивыми, входить на кухню, давать распоряжения, готовить и вообще по велению сердца и согласно хозяйственному складу ума печься о своем доме.

Амелике хотелось, чтобы она и доктор Сынту приумножили состояние, которое постепенно сколотил Урматеку, чьи усилия только теперь она начала ценить, ибо была создана понимать не чувства, а материальные ценности.

Настал и день свадьбы. Как все добропорядочные люди, молодые должны были венчаться в церкви Домницы Бэлаши. Час был назначен поздний. Длинный ряд карет с зажженными фонарями составлял свадебный поезд. В церкви было жарко, пахло цветами и духами разодетых женщин. Служил архиерей, помогали ему пять священников. Профессор Флоря Петре во фраке выглядел как иностранный министр. Улыбающаяся, все еще красивая домница Наталия, все драгоценности которой, от диадемы до колец, были украшены сапфирами, казалось, сошла с какой-то картины. Янку выглядел напыщенным, а у взволнованной кукоаны Мицы в глазах стояли слезы.