Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Действительно, произошло одно событие, о котором пока еще никто не знал. На следующий день после приезда теплым летним утром Буби отправился посмотреть Бухарест, по которому он соскучился. От своего дома, где ручей пересекает Подул Могошоайей, он свернул к Дымбовице, на берегу которой останавливались возы, еще с ночи прибывшие в город. Вдоль улицы на рассыпанной под ногами соломе раскинулся базар, расточавший все деревенские запахи. Корзины с легкими, прозрачными яйцами, деревянные ведра с можжевеловой настойкой, цветные, бьющие в глаза красками грубые шерстяные половики — все, что не вместилось на Большой площади, куда направлялся Буби, теперь мешало пешеходам. Справа и слева вдоль улицы высились груды всякой снеди. Тут было все: тыквы с желтыми свежими и необорванными цветками; крепкая, кирпичного цвета морковь; туго закрученные кочны капусты с росою на листьях; словно стеклянная вишня; карпы, набитые икрой, в медной чешуе и с красными кругами вокруг глаз; землистого цвета раки, пахнувшие тиной; пескари для ухи; множество корзин, затянутых сетками, в которых трепыхались и кудахтали куры, распространяя удушливый запах перьев и пыли. Из этих груд разносчики доверху наполняли свои корзины, чтобы с громкими криками, шлепая босыми ногами по мостовой, разнести товар по городу.

Буби медленно шагал среди этого изобилия, которое свидетельствовало о необычайной щедрости земли, чего в Вене, столь недавно покинутой им, нельзя было увидеть ни за какие деньги. Там вся эта красота тщательно пряталась, куда-то укрывалась.

В Вене Буби полагал, что он нашел свой путь среди извилистых тропинок сухих идей и догм, воспринятых им от коллег-иностранцев, с которыми встречался по кафе и маленькими ресторанчикам в венских народных кварталах, но теперь его живой и пылкий ум, возбужденный летней, запруженной земными плодами улицей и смутным гулом, стал, как показалось ему, набирать силу и улавливать какие-то новые жизненные связи.

Чувства, которые переполняли Буби, были совсем не те, какие обычно испытывают юноши, вернувшиеся в родные края. Родина, куда он вернулся вновь, казалась ему прекраснее, чем покинутая чужбина! Поэтому и торговое сердце Бухареста, куда он направлялся теперь мимо церкви святого Георге, радовало его не меньше, чем все остальное. Витрины маленьких, темных лавчонок, внутри которых и днем горел газовый рожок, с безвкусно нагроможденной галантереей, вызвали у него улыбку, когда он сравнивал их с венскими магазинами, и все-таки они были милы его сердцу. Буби шел по улице, жадно вглядываясь во все, что только не попадалось на глаза, и думал о своей будущности. Он не сомневался, что ожидает его великое поприще и гигантский труд, и готов был за него немедля приняться. Воображение будоражило, взбадривало его. Мечты, вывезенные из-за границы, мешались с впечатлениями от родной земли, не столь нарядной, но зато бодрой и здоровой. С радостью Буби видел простые открытые лица людей, шагавших по узкой улочке. Они охотно вступали в разговор с незнакомцем, нисколько не чинясь и не жалея о потерянном времени. В это солнечное, щедрое утро, когда Буби только обдумывал свою новую жизнь, все люди казались ему довольными и счастливыми, и все-таки он жаждал принести им себя в жертву. Племянник Думитраке Барбу, одного из благороднейших людей своего времени, человека утонченного и возвышенного образа мыслей, Буби вдобавок жил в студенческой среде, бывал в мастерских художников, дружил с молодыми музыкантами, и все эти молодые люди, согласно веяниям времени, связывали идеалы высокого искусства с благом всего человечества. Не испытав ни разу тягот трудовой жизни, Буби мечтал о бедности и всяческих невзгодах. Конечно, это была лишь фантазия избалованного барчука, однако он воображал себя именно бедняком, когда вместе с приятелями, устав от дневной суеты, сидел по вечерам в нетопленной комнате и, жуя колбасу, до поздней ночи горячо обсуждал свое прекрасное трудовое будущее. Буби казалось, что эти разговоры сами по себе уже что-то чрезвычайно важное и значительное. Но его мечта о счастье, которую он вынашивал в душе, стала обретать хоть и туманную, но все-таки реальность только теперь, когда он вышел на улицу и перед ним оказались люди, которых он мог осчастливить своими идеями.

Каля Мошилор становилась все уже и извилистей. После перекрестка, там, где ее пересекал бульвар, улица сделалась светлее, лавчонки исчезли. Начались особняки, хотя и не боярские, но спокойные, вместительные, похожие на дом Урматеку, приподнятые над землей полуподвальным этажом с лепными звериными мордами над окнами и облицованным камнем входом. Когда в Бухаресте появились нувориши, подобные дома стали строить в разных концах города от Каля Мошилор до Котрочень, от улицы Раду Водэ до Шосяуа Киселефф. Они были менее просторными, чем дворянские особняки, и узнать их можно было по садам: яблони и груши были в них тоненькие, их не украшали ни старые липы, ни тополя, возвышающиеся у ворот около сотни лет. Помимо этих особняков улицу составляли более скромные дома, вытянутые вглубь узких дворов, с двумя окошками на дорогу, до которых зимою можно было достать с сугроба рукой. Подоконники, обитые с внешней стороны железом, по ночам при лунном свете сияли, будто днем, а осенью на них высились груды медной листвы. Появляясь одни вслед за другими, дома и особняки раздвинули город во все стороны.

Неожиданно на пути Буби возникла церковь Оларь. Она стояла на перекрестке посреди просторного двора, где в день святой Пятницы всегда бывал крестный ход. Несмотря на яркое летнее солнце, внутри церкви была полутьма. Множество зажженных при входе свечей свидетельствовали скорое о богатстве прихода, чем о твердой вере прихожан. Буби вошел в церковь и смиренно встал у порога. Ни долгое отсутствие, ни сухие науки, ни новые взгляды не изменили его чувствительной души. Он стоял и благоговейно смотрел на семейную икону, сиявшую вдали, возле алтаря, в желтоватом свете свечей.

Трудно сказать, точностью расчета или тонкостью интуиции предугадала Журубица столь скорую встречу с Буби, и не где-нибудь, а в церкви. Несомненно, это была засада, но устроила ее Катушка бессознательно, обуреваемая душевной смутой и житейскими неурядицами. Укрывшись в темном уголке возле клироса, она была единственным живым существом во всей церкви. Буби, не успев заметить ее, ощутил, что радужные переливы его воспоминаний вдруг потускнели. В висках застучало. Игра мыслей рассеялась взрывом чувств. Нерешительно кося глазами в темный угол, властно притягивавший его, он повел головой. Женщина вольна была понять это как приглашение. Мелкой, семенящей походкой прошла она мимо Буби, вышла из церкви и, моргая от яркого солнца, стала ждать, что же будет дальше.