Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Внутренне приготовившись к этой встрече, Журубица была во всеоружии тогдашней моды. С полей ее шляпки готова была взмыть в воздух зеленая птичка, сборчатый пышный волан подметал мостовую, позволяя лишь изредка любоваться узким носком маленького ботинка, от которого страдала женская ножка, но ничуть не меньше и мужское сердце. Однако Катушка постаралась шагать чуть-чуть пошире, чтобы иной раз приоткрывалась и щиколотка, привлекая взор и побуждая смелость. Все в Катушке было плавно, округло: завитки, спускающиеся на лоб, но оставлявшие открытыми маленькие ушки, едва прикрытые кружевами плечи, груди, приподнятые тесным корсетом, крутые бедра, волнующие турнюр и пробуждающие игру воображения. Даже зонтик был весь обшит полукруглыми фестончиками и то открывался, то закрывался, бросая на лицо Катушки цветные тени, оживляя его и делая таинственным.

Буби услышал звонкое «доброе утро» и почувствовал крепкое пожатие маленькой ручки, которая будто тоже что-то сказала, и не менее отчетливо. Буби с Катушкой медленно пошли рядом, изредка перебрасываясь словами, ища, о чем бы им поговорить. В одной руке юноша держал шляпу, слегка помахивая ею, другой поддерживал Катушку, когда та переступала или перепрыгивала через колдобины. Сначала он поддерживал ее за локоток, потом под руку, которая плотно-плотно прижала его кисть к теплому боку, словно бы потому, что дорога была такой неровной.

Когда мужчина и женщина идут рядом, потому что их влечет друг к другу, а говорить о чувствах еще трудно, потому что они почти что незнакомы, и каждый, робея, ждет, что объяснение начнет другой, сближение обычно начинается с болтовни обо всем, что ни попадается на глаза. Мало-помалу восклицания и замечания превращаются в полувопросы, потом в полупризнания. Каждое слово произносится со смыслом, и говорящий следит, как отзовется оно в собеседнике.

Буби хвалил Бухарест и лето. Журубица ему не противоречила, однако улыбалась снисходительно, словно сама повидала множество других мест и иных стран. Инстинктивно она сразу же почувствовала, что то, чего бы ей хотелось больше всего на свете — желание стать богатой, жить весело и радостно, избавившись от своей нищенской и скудной жизни, — нужно скрывать как можно тщательнее! И она слушала Буби, выжидая, куда будет клониться разговор, досадуя и недоумевая, почему Буби не спешит оказать внимание, пусть хоть самое скромное, ее красоте. Такого стеснительного молодого человека она еще в жизни не встречала! А Буби мягко и доброжелательно говорил о том, что видел вокруг. С восторгом вспомнил их совместное путешествие из Джурджу и чуть покраснел, сказавши несколько слов о Журубице. Но этого ли ждала Катушка! Ей хотелось пылкости, юношеской дерзости! Трудно приходилось и Буби. Он был настолько растерян, что ему и в голову не пришла преднамеренность этой встречи. Его влекло к этой женщине, но он боялся оскорбить ее, обнаружив свое влечение нечаянным словом или жестом. Путь признаний был под запретом, и ему оставалось лишь шутить, полагаясь на то, что в каждой шутке есть доля истины.

И Буби вновь заговорил об их путешествии, шутливо упрекнув Урматеку в попытке ухаживать за Журубицей. Потом заявил, что ни в каких родственников в Джурджу он не поверил, но то внимание, каким была она окружена, заставляют его думать, что она счастлива. Лишь только прозвучало это слово, Катушка решила, что наконец-то настало время вступить в игру и ей. Она чувствовала, что не должна возмущаться и даже говорить много ей тоже не к лицу. Ей следует принять печальный вид и положиться на любопытство Буби, который непременно захочет выслушать ее исповедь.

Так и было произнесено ее полупризнание о связи с Урматеку, разукрашенное всяческими смягчающими вину обстоятельствами, каких любая женщина имеет в своем распоряжении предостаточно. Неудачная жизнь, столь несчастливо начатая с мужем (первые годы своей юности, оставшиеся тайной и для родственников, Журубица превратила в сказку о трогательным житье-бытье в доме родителей — честных купцов), жажда развлечений и увеселений бросили ее, наивную и неискушенную, в объятия Урматеку, — так повествовала Катушка. И вот теперь она во власти его деспотизма, терпит его грубость, жертвует лучшими днями своей жизни! Глубокий вздох перехватил ей горло и брови сошлись на переносице, когда Катушка заговорила о том, как ее тронуло неожиданное участие Буби, насколько ей стало легче, когда она признанием облегчила душу. Она знает, добавила Журубица, что жизнь ее кончена, однако надеется, что ей дано будет найти утешение в новой дружбе, которую она так ценит.

Молодые люди не заметили, как обратный путь вдоль бульвара вывел их прямо к воротам парка Чишмиджиу. Здесь Журубица пожелала расстаться с Буби. Ей нужно было пройти через парк и подняться прямо к дому, затерявшемуся среди кривых и плохо мощенных улочек, расползавшихся с холма Попа Тату. Буби взял Журубицу за руку и, пристально глядя ей в глаза, удержал ее, прося разрешения еще немного проводить. Вновь они пошли рядом, и опять потянулось тяжелое молчание, нить только что завязавшегося разговора оказалась вдруг порванной.

Выслушав признание Журубицы, Буби пытался представить себе Урматеку. Вдруг оказалось, что этот человек, будто совсем забытый, играет весьма важную роль во всем, что творится с Буби после его возвращения на родину. Пока Буби жил за границей, он даже имени его не вспоминал. Раза два в Вене после жарких споров в кафе, когда воображение начинало рисовать нового человека, исполненного бескорыстия и самопожертвования, Буби почему-то представлял себе Урматеку. Конечно, Янку ни в коем случае не годился для такого уподобления, но Буби, сам не понимая толком почему, возможно, из-за разительной противоречивости характера Янку, именно его и видел, его длинные усы, подпертые воротничком щеки, красные, неизменно влажные губы, расчесанные на прямой ряд волосы и внимательные черные глаза. Буби представлялось, что этот человек будет идти до конца, невзирая ни на что. Вспомнив о воле и силе Урматеку, Буби вдруг почти явственно ощутил, что Янку стоит рядом с ним. Он не забыл, что в свое время чувствовал себя гораздо увереннее под его покровительством.

Сам того не желая, Буби, отдавшись своим мыслям и глядя под ноги, вдруг произнес:

— Да, да, Урматеку сильный человек! В своем роде человек необыкновенный!

Журубица, заметив, что Буби о чем-то замечтался, не мешала ему, полагая, что предмет его мечтаний — она сама. Чего она никак не могла предположить, так это его восхищения Урматеку. И вознегодовала. Сердиться на Буби она не могла, он не был ни в чем виноват. Она ненавидела Урматеку: это он стоял между ней и Буби, он преграждал ей путь, он, все он, которого даже исповедь о ее страданиях и муках не сделала отвратительным в глазах Буби. Катушка почувствовала, что должна рассеять заблуждение Буби и восстановить справедливость.