Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Само собой разумеется, что теперь, перед Буби, ничего подобного она не выказывала. Счастье ее было огромным и полным. Она даже себе не призналась бы, что поначалу толкало ее к Буби стремление к роскоши, желание иметь как можно больше красивых вещей. Потом все изменилось. И она закружилась в вихре чувств, пришло головокружительное время безумств молодости и любви. А поскольку щедрости сопутствовали удовольствие и утонченный вкус, с какими ее возлюбленный приобретал для нее множество дорогих и красивых вещей, Катушка почувствовала, что везенье превращается в счастье, о котором она никогда не смела даже мечтать. Сопровождать свою возлюбленную по магазинам, помогать и руководить ею было для Буби огромным удовольствием. Этому удовольствию посвящалось чаще всего все послеобеденное время. Извозчик, которого нанимали сразу на месяц, подъезжал к неказистому домику, который украшали богатство и любовь, каждый день в один и тот же час, и весь околоток высыпал за ворота поглазеть на просторную, блестящую пролетку и на благородных барских коней. Выходили влюбленные, тесно прижавшись друг к другу, и все женщины у ворот одновременно вытягивали шею и подпирали рукой подбородок. Ведь Катушка день ото дня становилась все красивее и элегантнее. И пролетка увозила их.

Буби доставляло удовольствие бродить по швейным, шляпным и прочим мастерским, дожидаясь целыми часами, пока Катушка примеряет или высматривает себе новый туалет, любоваться ею и ее нарядом. Разбросанные по комнате разноцветные лоскутки, рассыпанные булавки, маленькие испуганные ученицы с заколками в волосах, сгибающиеся под тяжестью платьев, словно тащат они рыцарские доспехи, не-смолкающий щебет хозяйки, расхваливающей элегантность силуэта и будто вовсе не занятой деньгами, — весь этот мирок мастерских и труда во имя украшения женщины убаюкивал Буби ласковыми, успокаивающими мыслями. Здесь его любовь обретала покой, улыбалась и тратила деньги. Иногда Буби и сам пленялся изящным цветком или страусовым пером и тогда, испытывая упоительное чувство бесполезного роскошества, покупал сверх вороха шелков, бархата, кружев, загромождавших его жизнь, редкую и дорогостоящую безделушку. В этом мире, прежде ему неведомом, у него появились даже знакомые. К примеру, он каждый день заезжал с Катушкой к мадам Бланш, модистке, известной среди светского Бухареста, чтобы насладиться ее прекрасным французским языком, обходительностью и изысканными манерами. Мадам Бланш жила среди зеркал и шляпок, которые дожидались улыбающихся головок с хитроумными прическами. Парижанка, приехавшая в Румынию лет тридцать назад с несколькими повозками, груженными круглыми картонками, париками, масками, домино и прочими маскарадными костюмами, предназначенными для столь модных в те времена балов, она сумела обосноваться на Подул Могошоайей, открыть магазин-мастерскую, о которой ни одна женщина не могла подумать без вздоха. Сама мадам Бланш, неизменно одетая в бархатное платье, с пышными седыми волосами, отливающими голубизной, и приветливой улыбкой на усталом лице, была полна понимания и доброжелательства к неопытной молодости, столь жадной до жизни. Дружески или почтительно, смотря по тому, какая перед ней была клиентка, она тактично улучшала вкус и, соглашаясь отпускать товар в долг, поселяла мысль об этой опасной возможности во множестве очаровательных головок. Как в любой мастерской, где занимаются украшением женщин, в шляпной мадам Бланш все мучительные переживания, связанные с выбором и примерками, прятались за ширмами. Как добропорядочный человек, Буби никогда туда не заглядывал, ловя происходящее лишь по отражению в зеркалах. Иногда очарованная собой Катушка, подбоченившись или патетически воздев руки к небу, если это было у портнихи, и откинув назад голову и задрав носик вверх, если у мадам Бланш, выплывала из-за ширмы, чтобы узнать мнение Буби.

Однажды, когда они явились к мадам Бланш, та оказалась занята с другими клиентками, пришедшими раньше них. С кем — ни Буби, ни Катушка не знали. Накануне Журубица выбрала себе шляпку, но оставила в мастерской, попросив кое-что исправить. Только они вошли, как услышали из-за ширмы раздраженный голос.

— Я ведь тоже заплачу, мадам, не меньше любой боярыни, раз девочке это по вкусу! — уверенно настаивала женщина.

— Реш ни о плати, ни о деньги! — ответствовал доброжелательный голос с французским акцептом. — Шляпа уже продан другой клиент! Вам дать не могу!

— Тогда сделайте для меня вторую! Я хочу иметь точно такую же! — послышался другой женский голос, более свежий и молодой, но еще более холодный и решительный.

Катушка, стоя возле дверей, внимательно прислушивалась к разговору. Вдруг она побледнела и, не сказав ни слова Буби, решительно и даже дерзко зашла за ширму. Она догадалась, чьи это голоса.

— Это моя шляпа! — заявила она хозяйским тоном.

— А, это ты? Живешь еще? — произнесла кукоана Мица, вставая при виде Катушки рядом с дочкой.

— Как видишь!

Журубица повела плечами, выставляя напоказ скорее свое платье, чем себя.

— Только с кем — не говоришь! — сквозь зубы процедила Амелика.

Глаза у Журубицы вспыхнули от гнева. Носок туфельки застучал под роскошным, до полу бархатным платьем, руки скомкали перчатки. Кукоана Мица, хоть и обрадовалась отваге дочери, однако укорила ее.

— Такие разговоры не для девушки… — прошептала она и споткнулась, потеряв слово, которое хотела сказать.

— Без стыда и без совести! — докончила Катушка, воспользовавшись паузой, побледнев от ярости и дрожи.

— Подлая! Если здесь нет папули, так ты можешь и дерзить? — взвизгнула Амелика, хватаясь за желанную шляпку.

— Зря твой папуля тратит на тебя деньги! — отрезала Катушка.

— Мерзавка!

В перепалку между Амеликой и Катушкой, успокаивая, вмешались кукоана Мица и испуганная мадам Бланш, послышались обрывки французских фраз:

— Как можно!.. У мени в доме!

— Помолчите, мадам! Сами во всем виноваты! Продали бы нам шляпку — мы бы давно ушли! — слышался в ответ голос кукоаны Мицы.

И снова зазвенел голос Катушки, дрожащий от слез и возмущения:

— Вы думаете, раз я одна, так вы можете издеваться надо мной? Янку здесь нету, но кто со мной, тот со мной! — Высунув голову из-за ширмы, она позвала: — Дорогой! Где ты? Ты слышишь, меня обижают! Прошу тебя, подойди сюда!

Буби знать не знал, что это за женщины, там, за ширмой, не хотелось ему и вмешиваться в ссору, поэтому он и шел еле-еле, приближаясь к ширме, которая начала уже раскачиваться.

Когда он появился, женщины, стоя вплотную друг перед другом, смотрели с нескрываемой ненавистью и презрением.

— Спаси меня, дорогой! — Катушка бросилась в объятия Буби.