Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Буби забыл обо всем, кроме себя и своей возлюбленной. Из дома отца он уходил, не давая никому никаких объяснений. Только время от времени просил денег. Чтобы никто из тех, кто мог бы помешать его счастью, его не увидел, он встречался в парке Чишмиджиу лишь с Марко Беллини, который хоть и огорчался делами с фабрикой, застопорившимися из-за интриг Урматеку и гнева старого барона, однако, хорошо понимая своего молодого хозяина, покрывал недостачи, просроченные платежи и прочие неурядицы, отвечая на все попытки выведать, что за женщина завлекла Буби, неизменной формулой: «Уна донна беллиссима» («Красавица дама»). Он чувствовал, что все считают его тем, кем он на самом деле не был, — поверенным в сердечных делах молодого барона. Это льстило ему, и он ни с кем не желал делиться тайной, которой и сам толком не знал.

Прошло время, и Буби вспомнил об окружающем мире. Вспомнил милых, приятных людей, которые обрадовались бы ему, стали восхищаться. И ему захотелось, чтобы все видели, как он счастлив, восхитились красотой и умом Катушки, а он бы при этом сознавал, что все это принадлежит ему. Он не сомневался, что нет человека, которому чужда была бы радость любоваться женщиной, в чьих глазах светится столько нежности и души, а сам бы он радовался тому, что наконец обрел то, чего всегда при всей своей застенчивости желал для себя в глубине души и верил, что в один прекрасный день обретет. Еще в ранней своей юности Буби понял, что мир на три четверти создан и украшен для женщин. Выросший без матери, которая бы о нем заботилась, ласкала, утешала, ухаживала во время болезней и из любви глубокой и поистине человеческой брала на себя все тяготы и треволнения его жизни, Буби только такими и представлял себе женщин — возвышенными и прекрасными. Защищенные броней всяческих условностей, на которые не посягала вежливость венского студента-аристократа, женщины оставались для Буби существами неведомыми, так как ни одна из них не завладела им — как сделала это Катушка, — прибегнув к помощи страсти, в которой только и обнажается истинное женское естество. И вот теперь он постигал это естество. Раскрывающаяся перед Буби новизна подлинной жизни потрясла его и захватила. Потому-то ему и хотелось, чтобы все узнали Катушку, чтобы все любовались ею, а он во славу ее щедрой рукой рассыпал направо и налево все, что имеет…

Когда им случилось впервые отправиться вместе в город, Катушка оробела. Испытав на себе, что значат людские сплетни, и более сведущая во всяких злокозненностях, чем Буби, она боялась того, что может навлечь на их головы молва, положив рано или поздно конец их любви. Больше всего она боялась, как бы не увидел их кто-нибудь из семьи умершего мужа, а особенно Урматеку. Она до сих пор не знала, известно ли ему, что это она послала Буби к Дородану. К тому же, несмотря на то что Янку проявил слабость в ту страшную ночь, а она своим хитроумием вывела его из удрученного состояния, Катушка, зная характер Урматеку, не была уверена, что он простил ее и не вздумает мстить за то, что она без всякого сожаления его оставила. Поэтому она, как могла, оттягивала их прогулки по городу, хотя только о них и мечтала с тех самых пор, как познакомилась с Буби. Эти прогулки с новым любовником, молодым и богатым, не знавшим до нее другой любви, льстили ее женскому тщеславию, обещая наряды, желанные драгоценности и развлечения, возвращающие ей юность, от которой она в свое время не успела вкусить ничего. Эти прогулки должны были стереть в ее памяти все уродливое, тоскливое, оскорбительное, что было в прошлом, особенно ту тоскливую бесконечность мечтаний и сомнений, которую она делила между мужем и Урматеку, грубым, лишенным всякой нежности, думающим больше о себе, чем о ней, во время их кратких любовных встреч, от которых она только уставала. Еще неделю, ну, дней десять Катушка могла повременить. Но не больше, она это чувствовала.

И снова наступила осень, на этот раз вовсе не опечалив Катушку. Чем дольше в Бухаресте простоит хорошая погода, тем больше ждет ее радостей: магазины наполнятся прекрасными зимними вещами, а ясными и теплыми вечерами можно будет ужинать за столиком где-нибудь в саду. Она слышала, что в Бухаресте есть места, где в поздние часы, когда озябшие плечи хочется укутать бархатной пелериной с кружевами и лентами, гремит музыка и красиво одетые женщины и мужчины выходят на сцену и поют. Она уже видела себя в зале, как она аплодирует, сидя за столом вместе с приятелями Буби, и воображала, как они с Буби возвращаются чуть под хмельком, целуются в темноте на пороге поджидающего их дома.

Начав обедать и ужинать по ресторанам, находясь постоянно на глазах у знакомых, которым Буби гордо кивал направо и налево, он невольно стал подмечать дурные манеры Катушки. К примеру, ее привычку есть с ножа, чего раньше он не замечал, потому что наедине, упоенные любовью, они жили словно с завязанными глазами. Бросив быстрый взгляд вокруг, Буби умоляюще посмотрел на нее и, протянув через стол руку, словно желая приласкать, остановил ее. Катушка, сразу сообразив, в чем дело, покраснела. Буби признательно улыбнулся ей и поблагодарил, послав воздушный поцелуй. Понимая, что при подобных обстоятельствах ей никак не избежать промахов, Катушка избрала единственный разумный путь и, стараясь говорить спокойно и даже доверительно, сказала:

— Благодарю тебя, мой дорогой! И очень прошу, следи за мной, пожалуйста! Ты же понимаешь, что мне неоткуда было многому научиться.

Эти слова были для Буби словно мед. В них сияли все достоинства любимой женщины: ее скромность, миролюбие, стремление все понимать и желание учиться. Он был счастлив. Получив этот маленький урок, Катушка усвоила его навсегда, но вместе с тем она навсегда запомнила и то, что Буби заметил, как некрасиво она ест. Пока она любила его до безумия, все, что бы он ни говорил и на что бы ей ни указывал, было справедливо и выказывало его заботу о ней и любовь. Но освоившись понемногу с новыми манерами и чувствуя себя более независимой, она, сама того не замечая, затаила в душе тень недовольства человеком, дерзнувшим поправлять ее. Поначалу, видя свои промахи и испытывая неловкость, она винила во всем Урматеку, который не умел ее ничему научить. Но спустя некоторое время, когда очарованье ее новой жизни несколько потускнеет, она будет винить Буби за недостаток доброжелательства и любви, позволившие ему унижать ее из желания выместить на ней свое недовольство.

Но знакомство с иной, незнакомой жизнью, со вкусами более утонченными и сложными, превращающими Катушку в женщину другого круга, нежели тот, в котором она так долго пребывала, скоро перестало быть для нее болезненным выставлением напоказ своих недостатков перед любовником. Она быстро привыкла всегда быть начеку, не слишком удивляться и не слишком радоваться, тая про себя ощущение неловкости из-за своих манер, неправильностей речи, духов, цветов, и еды, сочетаемых совершенно иначе, согласно другому вкусу, с которым она только-только начала осваиваться, и еще из-за множества совершенно неведомых ей условностей. Сначала, особенно за столом, многое для нее казалось странным и непривычным, твердые правила в сочетании блюд ее вовсе не радовали. Так, например, обязательное сочетание черной икры и сливочного масла, фруктов и замороженного шампанского, горький вкус шоколада высшего сорта, было теми пустяками, которым прежде она никогда не придавала значения! Но, размышляя о своей жизни, каждом своем шаге и каждом мгновении, Катушка начала понимать, что на всех этих условностях и держится эта иная жизнь и что люди разнятся между собой не столько душами, сколько своими привычками и обычаями.