Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

Вернулся Чойнхор и сообщил, что все в сборе. Гулба вытащил из-за пазухи красный лоскут, аккуратно расправил его.

— Вывесь-ка, Чойнхор, красный флаг.

Чойнхор привязал лоскут к шесту и воткнул шест в землю перед одной из палаток. Люди притихли, глядя, как полощется на ветру алый флажок. «Ого, каков старый волк! — подумал Очирбат о гулбе. — Интересно, что он сейчас скажет?»

— Мы, буряты, собрались под алым флагом революции сегодня в замечательный осенний день тысяча девятьсот двадцать третьего года. Монгольское народное правительство предприняло в отношении нас замечательный шаг — пригласило вступить в семью монгольского народа. Много горя и тяжелых испытаний выпало на нашу долю. А теперь на нас снизошла благодать — не иначе как в награду за горячие молитвы наших отцов и дедов, совершавших паломничество в монгольские храмы! Ныне мы достигли вершины счастья. Правильно я говорю, братья мои?

— Так, так! — послышалось со всех сторон. У людей были взволнованные лица, кое-кто украдкой смахивал слезу.

— А теперь перед вами выступит уполномоченный народного правительства, герой Народной революции господин Очирбат.

Гулба нагнулся к нему и вполголоса посоветовал:

— Говорите медленно, иначе вас могут не понять.

Очирбат говорил внятно, отчетливо. Рассказал о значении Народной революции, о деятельности партии и правительства, о том, что при правительстве создан специальный орган по делам бурят, что все они объединяются в собственный хошун, подчиненный государственным властям, что у хошуна будут права и обязанности, а также собственная печать.

— Задача нашей революции, — сказал он, — состоит в том, чтобы все народы, населяющие Монголию, жили дружно и счастливо, одной семьей. В следующем году намечается созвать первый Народный хурал, который примет конституцию, основной закон нашего государства, в ней будут закреплены права граждан. Конституция будет направлена на защиту бедняков, против ханов и нойонов. И дети ваши, как и дети монголов, должны учиться, чтобы активно участвовать в строительстве новой жизни. Хошунным даргой [32] Дарга — председатель; начальник. до выборов предлагается назначить гулбу Дунгара.

Очирбат вынул из сумки печать, завернутую в желтую бумагу, и передал ее гулбе. Тот принял с благоговением, обеими руками. Он был искренне взволнован. Горбатый нос его покрылся бусинками пота, руки дрожали. Очевидно, новая власть и не собиралась ставить ему в укор прежние чины и княжеское звание. Мало того, она вручила ему печать хошунной администрации. Может, временно, но этот акт еще выше поднимал авторитет гулбы в глазах его соплеменников. Бэйсе посмеивался про себя, он был доволен: выходит, зря болтают о наступлении на права феодалов и князей. Богдо-гэгэн сидит на престоле, надо думать, прочно, иначе разве признало бы правительство перебежчиков с другой стороны?

Дунгар сделал знак Чойнхору, и тот вывел вперед каурого коня в серебряной сбруе и дорогом седле. Дунгар взял коня за повод и с поклоном обратился к Очирбату:

— Араты бурятского хошуна просят вас принять в дар этого коня, чтобы вам легче было нести свою службу. Это очень хороший конь, кавказской породы.

Очирбат растерялся:

— Что вы! Зачем мне такой дорогой подарок? Я чиновник, мне положено пользоваться уртонными лошадьми.

Однако Дунгар продолжал настаивать, а Очирбату неудобно было отказываться, и в конце концов порешили на том, что конь Очирбата останется пока в прежнем табуне.

— Примите хотя бы седло и сбрую. Это работа известных хайларских мастеров, — сказал Дунгар, тщательно пряча раздражение под любезной улыбкой.

После официальной части началось празднество. Состоялись состязания борцов и конские скачки. Не обошлось и без потасовки.

Пока народ разъезжался, наступил вечер. Очирбат устроился на ночлег в одной из юрт. В открытое тоно [33] Тоно — дымовое отверстие в крыше юрты. ветер доносил слабый запах меда. Чудесно дышится в такие вечера! Вспомнились Очирбату родные края, схожие со здешними и все-таки в чем-то отличные. Давно покинул Очирбат отчий кров, и когда еще ему доведется побывать там снова?

В юрту с чайником в руках вошла девушка. Да это же знакомая бурятка. Она налила Очирбату пиалу чая и собралась уже уходить, когда он остановил ее.

— Куда спешишь? — ласково спросил он. — Присядь-ка, я хочу у тебя кое-что спросить.

Сэмджид смущенно — к ней обратился большой чиновник — потупилась.

— Ты служанка у бэйсе?

— Да.

— Каковы же твои обязанности?

— Доярка я.

— Как тебя зовут?

— Сэмджид.

— Сколько тебе лет, Сэмджид?

— Семнадцать.

— Ты хотела бы учиться в хошунной школе?

Девушка задумалась.

— Нет. Мы бедные. Отца у нас нет, братья и сестры у меня совсем маленькие.

Вот она, бедность! Очирбат наивно полагал, что с победой революции исчезнет и бедность, ан нет! Он внимательно посмотрел на девушку. По сравнению с дочкой гулбы, в чьих жилах явно была примесь чужой крови, Сэмджид — типичная представительница своего племени. Широкие скулы, припухшие губы. Тяготы жизни уже наложили свой отпечаток: на смуглой коже под глазами залегли чуть заметные складочки. Девушка смущенно теребила край старенького дэли сильными, широкими в суставах пальцами.

— Я видел тебя на переправе, помнишь?

— Помню. Только мне тогда и в голову не пришло, что вы такой важный.

— Ну уж и важный! Обыкновенный человек, солдат революции. В хошуне открывается школа, и мне хочется, чтобы ты пошла учиться.

— Не получится.

— Сколько платит тебе бэйсе?

— Обещал дать моей семье юрту, чтобы перезимовать.

«Оказывается, ей, бедняжке, зимой негде будет жить, если бэйсе не выполнит обещания», — догадался Очирбат и внезапно вспомнил о сегодняшнем подарке.

— Послушай, мне подарили сегодня коня, седло и сбрую. Я дарю их тебе. Продайте и купите юрту.

— Люди удивятся, за что нам такой подарок, — возразила Сэмджид и покраснела.

— Глупости! Я тоже сын бедняка, а бедняки должны помогать друг другу. — Он осторожно погладил ее руку. — Я сам скажу кому надо насчет коня. Теперь ты можешь и о школе подумать. Вскоре вообще все переменится, перед бедняками широко откроются все дороги, это я твердо знаю. Поняла?

— Да, — тихо ответила Сэмджид.

Наступила зима. Богатые и зажиточные хозяйства к ней приготовились хорошо — разбили на зимниках теплые юрты, привели в порядок или построили новые загоны для скота. Беднякам же пришлось туго — кое-как утеплили летние жилища. Зимой 1923 года около сорока айлов бурятских племен хилог и ярун расположились на зимовку вокруг жилища гулбы, на лесистом склоне горы Галт-хан — Огненный хан. Гулба разбил большую белую юрту, купленную в Гоби. Батраки сделали над ней навес из сосновых досок, построили амбары. Как только выпал первый снег, Дунгар стал разъезжать на новеньких легких санях. Под дугой, на русский манер, заливался колокольчик. Дунгар держался как большой начальник. Он добился, чтобы у них в хошуне открыли отделение кооператива. Теперь не надо было ездить далеко, чтобы приобрести предметы первой необходимости. Тетушка Сэрэмджид вместе со всем своим выводком поселилась поблизости от гулбы. За работу бэйсе расплатился с Сэмджид несколькими кусками ветхого войлока. Что б они делали, если бы не подарок Очирбата? Но бэйсе и тут надул Сэмджид — вместо горячего скакуна дал старую клячу, так что вырученных от ее продажи денег едва хватило, чтобы поставить маленькую избушку. Ее утеплили как могли: набили мха в пазы, набросали на крышу навоза, перемешанного с землей. Питались кониной да кислым молоком — и не унывали. Сэрэмджид жила одной мыслью — поставить на ноги детей. О себе не думала, до самых заморозков ходила босиком, выполняла самую тяжелую работу и никогда не жаловалась. Она выделывала кожи, пилила дрова, таскала их на себе из лесу. И дети росли у нее крепкие. Старшему мальчику минуло тринадцать. Была у матери мечта — вывести его в люди. «Дети, — часто говаривала она, — мальчонка и девочка — большая разница. Мальчик — мужчина, он сумеет поправить наши дела». Этой осенью она впервые отпустила старшего сына на охоту — пусть приучается. Он оправдал ее надежды. За участие в коллективной охоте получил целую оленью ногу и немного кабаньего жира. Охота на оленя особенно поразила подростка. Он никогда не забудет, как жалобно трубил загнанный олень. Вышли охотники тогда на заре. Серебрился иней, пахло гниющими листьями и травами. Горы лежали в полном безмолвии, и казалось святотатством нарушить эту первозданную тишину ружейными выстрелами. Но вот раздался какой-то тревожный звук. «Олень, олень», — зашептали охотники, залегая в засаде. Вскоре на гребне горы показалось величественное животное. Шкура на его спине поблескивала, ветвистые рога излучали сияние. Мальчик никогда не думал, что олень может быть таким большим. Можно ли загубить эдакую красоту? Гулкое эхо выстрелов было ему ответом. После нескольких отчаянных прыжков прекрасное животное повалилось на землю, забилось в агонии. Охотники не спеша покуривали трубки. Наконец кто-то сказал: «Теперь можно». Все окружили убитого оленя. Один охотник нагнулся и ножом перерезал животному вену на шее. Мощным фонтаном брызнула кровь. Ручейки ее стекали вниз и окрашивали в алый цвет тронутую заморозком землю. Охотники наполнили горячей кровью большую деревянную чашу и пустили ее по кругу. Приторно-сладкий запах вызвал у мальчика тошноту, но он превозмог себя и сделал большой глоток. Губы охотников стали красные, как у разбойников в старых сказках. Одновременно мальчик испытывал гордость — еще бы, он настоящий охотник, вернется домой с добычей. И дома он теперь немного важничал, говорил с малышами покровительственным тоном.