Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

Китайские торговые поселения, как мухи облепившие Монголию, стали центрами растления монгольских женщин, которых там принуждали торговать своим телом, отравляли опиумом… Прицел был дальний — искоренить монгольскую нацию как таковую. Не вышло! Великая победа Народной революции вдребезги сокрушила коварный замысел китайских колонизаторов, монгольские женщины обрели свободу, стали равноправными гражданами. Перед ними открылся светлый путь к счастливой жизни!

И, по выражению нашего великого Нацагдоржа [72] Дашдоржийн Нацагдорж (1906—1937) — поэт, драматург, основоположник современной монгольской литературы. , возродилась природная красота, сметливость и благородство монгольской женщины, которая стала не только матерью, женой, но и хозяйкой всей своей державы.

Эта песня постоянно звучала в те дни и в лагере делегаток съезда, и в зале, где он проходил, и на празднично украшенной площади, где состоялись надом и торжества, посвященные 10-летию Народной революции. Слова песни будили в женщинах гордость, звали к новым свершениям. И когда строй делегаток затягивал на марше революционную песню, все воспринимали это как символ возрождения государства.

К празднику было приурочено открытие Центрального театра на Народном стадионе, и в этой церемонии участвовали делегатки женского съезда. «Зеленый купол» — так торжественно окрестили новое здание, возведенное в форме огромной юрты, над которой развевался красный флаг. На кровле одноэтажного крыла, примыкавшего к большому залу с куполом, были укреплены лозунги и транспаранты, приветствующие делегаток съезда, трепетали разноцветные флажки. В самом зале гостей встречало ослепительное сияние множества электрических лампочек, гремел военный духовой оркестр. Было празднично и оживленно. Стены зала были расписаны священным орнаментом, символизирующим долголетие. Когда раскрылся ярко-огненный бархатный занавес, на широкой сцене перед зрителями предстали музыканты в красивых национальных костюмах. На коленях у музыкантов покоились инструменты — морин-хуры, хучиры, шандзы, ёчины. Но вот на середину сцены вышел бледнолицый, худощавый молодой человек в черном европейском костюме и объявил об открытии Центрального театра Народного стадиона. Хорошо поставленным артистическим голосом молодой человек продолжал:

— Мы шлем горячий революционный привет участницам Первого съезда женщин Монголии! Уверены, что вместе с мужчинами, как равные с равными, наши прекрасные женщины сделают все для осуществления великой исторической цели — построения в Монголии социализма, минуя капиталистическую стадию развития. Нам, участникам первого концерта в театре Народного стадиона, особенно приятно выступить перед делегатками женского съезда!

Молодой человек повернулся лицом к оркестру, взмахнул руками, и зазвучала мелодия «Монгольского Интернационала». Его наизусть знали все, и, услышав знакомую мелодию, зал дружно поднялся.

звучало под зеленым куполом. От мощных звуков колебались хрустальные подвески люстр.

Сэмджид, Раднаева, Владимир Самарин стояли в первом ряду зала, пели вместе со всеми. Лукавым взглядом Самарин наблюдал за поющей Сэмджид, у которой оказался неплохой голос. «Да, революция — великая сила. Она делает с людьми чудеса, — думал про себя Самарин. — Ведь эти женщины, как рассказывала Рая, еще совсем недавно не только не пели «Интернационал», но даже не знали, что означает это слово. «Наш Третий Интернационал…» Сэмджид хоть и выглядит простой, а девушка умная. Правильно Рая настаивает, чтобы ее отправили учиться».

После общего пения «Интернационала» для собравшихся был дан большой концерт. В ожидании, когда на сцене появится их новая знакомая — Дуламсурэн, Сэмджид и Раднаева комментировали исполнявшиеся на сцене песни и танцы Самарину, который совсем не знал ни языка, ни монгольских обычаев. Конечно, Владимир Самарин слышал и видел много прославленных певцов, певиц и балерин в театрах Парижа, Берлина и Москвы. Но танцы и песни Монголии отличались восточным своеобразием, и ему было интересно познакомиться с древним и столь необычным искусством этого далекого народа. Да и само здание театра, на сооружение которого революционное правительство не пожалело средств, оригинальная архитектура и отделка здания не могли не привлечь его внимания. Театр этот стал символом заботы народного государства о развитии национальной культуры и искусства.

Дуламсурэн вышла на сцену почти в самом конце концерта. Когда она появилась в блеске огней, даже сдержанный Самарин невольно воскликнул по-русски: «Какая красивая девушка!» Раднаева ответила ему тоже на русском языке: «Да, она действительно красивая. Наша находка». В ее словах звучала гордость. Догадавшись по интонации, о чем они говорят, Сэмджид вмешалась в разговор:

— Сейчас она будет петь одну из самых любимых народных песен — «Прелести и грации полна». В этой песне переплетаются монгольские и бурятские мотивы, ни один монгол не может слушать ее без волнения.

Между тем Дуламсурэн в ослепительно голубом дэли, расшитом драконами, с отделкой из золотой парчи, с жемчужными подвесками, в национальной шапочке из красного шелка, напудренная и нарумяненная, выглядела сказочной принцессой, но никак не батрачкой, которую еще недавно притесняли на подворье хамбы Ёндзона.

Ведущий концерта, тот самый молодой человек, громко объявил:

— В сопровождении оркестра народных инструментов выступает солистка театра, делегатка Первого съезда монгольских женщин Дуламсурэн. Народная песня «Прелести и грации полна».

Оркестранты начали выводить любимую всеми мелодию. Дуламсурэн запела:

Сколько искренности и чувства было в исполнении Дуламсурэн, как звонко и чисто звучал ее голос! Захваченные песней, все затаили дыхание. Голос Дуламсурэн то взлетал высоко, как звук свирели, то внезапно переходил на низкие тона, и становилось страшно, как она не сорвется.

Сэмджид тоже украдкой рассматривала Самарина. Тот весь был поглощен концертом, как, впрочем, и любой человек на его месте, ничего подобного ранее не видевший и не слышавший. Его руки крепко сжимали подлокотники кресла, глаза были устремлены на сцену, и, когда звучавшая оттуда мелодия ему особенно нравилась, в глазах Самарина вспыхивали искры удовлетворения. Тонкие губы время от времени непроизвольно вздрагивали — по-видимому, еще не прошла усталость от долгой и трудной дороги.