Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

Когда Дуламсурэн кончила петь, возбужденная Раднаева стремительно поднялась на сцену, обняла певицу и расцеловала. В глазах у нее стояли слезы, которые она утирала шелковым платочком. Зрители в зале встали.

— Браво! Бис! Еще, еще спой! — раздались голоса, перекрывшие шум аплодисментов.

Так в театре Народного стадиона родилась традиция просить артистов повторять наиболее понравившиеся публике номера.

На «бис» Дуламсурэн спела еще несколько песен, чем вызвала новый прилив энтузиазма у зрителей. Пела она с подъемом, догадываясь, что это начало ее пути в революционном искусстве.

После концерта только и разговоров было, что об успехе Дуламсурэн, о ней самой. Раднаева и Сэмджид отправились за кулисы и застали ее всю в слезах, окруженную артистами. Здесь же суетился и ведущий концерта.

— Отлично, отлично! — то и дело повторял он. — Слезы радости… Что может быть возвышенней!

Подошел и Самарин. Он сразу оценил ситуацию и обратился к Дуламсурэн, как если бы перед ним была одна из прославленных певиц, которых он слышал в Париже или Москве:

— Меня очень взволновало ваше пение. Большое спасибо!

Раднаева тут же перевела слова своего мужа. А Дуламсурэн то плакала, то смеялась. Надолго запомнится ей этот день! День ее второго рождения.

— Я никогда не забуду, что вы для меня сделали, — смущенно пролепетала девушка, обращаясь к Раднаевой и Сэмджид.

Вместе с мужем Раднаева проводила Сэмджид и Дуламсурэн до лагеря делегаток, где Сэмджид на время съезда и праздников поставила свою юрту. Лагерь по указанию Элдэв-Очира усиленно охранялся. Здесь Сэмджид не чувствовала себя ответственным работником, ей все казалось, что она такая же, как все, простая делегатка съезда, что вскоре ее ожидает еще один поворот судьбы, жила с затаенным ожиданием какого-то счастливого случая, который повернет ее жизнь в новое русло. Однако чего она никак не ожидала, так это встретить сейчас своего младшего брата Баатара. Ведя за собой Дуламсурэн, Сэмджид вошла в юрту. Из-за стола поднялся высокий юноша в военной форме. В неярком свете Сэмджид не сразу разобрала, кто это. Сначала подумала, что это солдат из охраны, но потом что-то знакомое почудилось ей в его облике. И наконец она узнала:

— Баатар, братишка!

— Сестра, Сэмджид!

Обняв брата, Сэмджид залилась слезами. Не понимая, отчего она плачет, Баатар прижимал голову сестры к своей груди и, стесняясь присутствия незнакомки, смущенно отводил взгляд от Дуламсурэн. Вскоре Сэмджид успокоилась.

— Как же ты нашел меня, откуда узнал, где я живу? — спросила она брата.

— Видишь ли, из Ундэр-Хана меня довезли на военном грузовике. Со мной ехал какой-то военный, так вот он и сказал, что знает, где тебя найти. Он и привел меня сюда.

Слушая маловразумительное объяснение Баатара, Сэмджид с болью и гневом вспомнила того негодяя, который упрятал брата в тюрьму, чтобы добиться ее благосклонности. В то же время она почувствовала облегчение и радость, что не уступила домогательствам проходимца.

Отшумел праздничный надом, продолжавшийся целую неделю, разъехались по домам делегатки женского съезда. Не стало в городе того многолюдья, как в дни праздника. Тише и спокойнее было теперь в столице. Как-то вечером, вскоре после праздников, у Самариных, живших в добротном доме на Водовозной улице, собрались Элдэв-Очир, Сэмджид, Мункэ, еще несколько друзей. Поводом для встречи стал предстоящий отъезд Сэмджид в Москву на учебу. После окончания съезда из числа его делегаток были отобраны около тридцати самых смышленых и бойких. Их решили направить в советское училище, где готовят медсестер и фельдшеров.

Собравшиеся у Самарина и Раднаевой гости сидели за длинным столом, непринужденно переговаривались. Угощенье на столе было не ахти какое богатое, но по тем временам вполне приличное. Гостиная, где расположились друзья, представляла собой продолговатую комнату с двумя окнами. Возле одного из окон стояло пианино. В углу резной буфет черного дерева, за стеклами которого была аккуратно расставлена хрустальная и фарфоровая посуда. Рядом — небольшой столик, сколоченный из простых оструганных досок, на столике — красивая, тонкой работы китайская ваза, монгольские чеканные кувшины, серебряные пиалы, кожаное ведро и другая традиционная утварь. Вдоль одной из коротких стен гостиной — длинная, из угла в угол, книжная полка, тоже из обыкновенных досок. Книги на полке были в основном на русском и французском языках. Остальное пространство на стенах было занято репродукциями картин русских художников, преимущественно пейзажей, и семейными фотографиями в рамках.

Раднаева, на которой было сшитое в монгольском стиле ситцевое платье, то и дело вставала из-за стола, поднося то кумыс, то чай, приготовленный по-монгольски, с молоком. Угощение на столе было русским. Хозяин рассказывал гостям о том, как в двадцатые годы работал под руководством Феликса Дзержинского, боролся с контрреволюцией.

— Много трудностей пришлось нам пережить. По всей России — голод, разруха. Недоставало самых необходимых вещей. Внутренняя контрреволюция, иностранные интервенты из кожи вон лезли, чтобы задушить Советскую власть. Вот вы, пожалуй, вряд ли знаете, что такое настоящий голод. Чтобы обеспечить рабочих в городах продовольствием, мы делали работу, которая не под силу никому, кроме революционеров. Кулачье припрятывало хлеб, враги революции поджигали продовольственные склады, убивали и истязали наших товарищей, недобитые белогвардейцы вредили чем могли. Вы только представьте! Жестокая была борьба, но мы отстояли революцию. И не дай бог вам пережить такое. Поэтому надо быть всегда начеку, не терять революционной бдительности. Феодалы, имущество которых вы конфисковали, никогда не примирятся с этим. Это точно! Уже сейчас то здесь, то там вспыхивают ламские мятежи. Наверняка это лишь первые признаки большой бури.

Говорил Самарин размеренно, тщательно обдумывая слова. Внимательно слушавший хозяина Элдэв-Очир отпил из небольшой пиалы кумысу, внимательно посмотрел в лицо новому своему другу. Потом заговорил:

— Мне известно мнение некоторых товарищей из Исполкома Коминтерна о внутреннем положении в нашей стране. У нас в ЦК отдельные товарищи, особенно Гэндэн, кажется, не очень-то согласны с этим мнением. Мы приложили большие усилия для того, чтобы организовать множество колхозов и коммун, но ничего не делаем, не знаем даже, что делать, чтобы они нормально развивались. В прошлом году этот вопрос обсуждался на восьмом съезде партии, и многие товарищи тогда высказывали сомнение в правильности такой политики. В стремлении преодолеть правый уклон не скатываемся ли мы в левацкую крайность? Примерно так в ЦК думают многие. Революционная работа — дело тонкое. Самарин верно говорит. Мы не боимся контрреволюционных выступлений. Но разве можно примириться с тем, что эти выступления возникают в результате наших собственных ошибок, а в итоге аратские массы дорого расплачиваются за это. Мы правильно сделали, что конфисковали феодальную собственность и передали ее аратам-беднякам. Но вот теперь мы бедняков и середняков без разбору объединяем в колхозы и коммуны. Правильно ли это? Ведь кое-где поспешно созданные колхозы уже начинают разваливаться.