Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

— Рассказать о себе? А мне, собственно, нечего о себе рассказывать. Вообще-то я в некотором роде генеральский сын. Отец мой, хоринский бурят, служил в царской армии, оказался одним из немногих, кому удалось дослужиться до солидных чинов. В молодости он учился в Петербурге, в военно-медицинской академии, отличился в русско-японской войне, был награжден, получил генеральское звание. В общем, оторвался от народа. После Октябрьской революции отец подался в Маньчжурию. Я пошел по стопам отца, стал медиком. Но только не повторил его ошибки, а встал на сторону революции. Даже фамилию изменил, теперь я не Цедыпов, а Цеденов. Взял фамилию дяди. Вот и все.

— Ты один сын у отца?

— Есть у меня еще старший брат, Сангарил… Он тоже, как и отец…

— Постой, ты говоришь — Сангарил? Сангарил…

В глазах у Сэмджид потемнело, все расплылось.

— Что с тобой, Сэмджид? Что случилось?

— Да так, ничего. Что-то вдруг плохо мне стало…

— Давайте-ка все выйдем на свежий воздух, погуляем по берегу Толы.

Голос Элдэв-Очира, предложившего погулять, словно донесся откуда-то издалека, глухо и неясно.

Баатар и Дуламсурэн шли по берегу Толы. Вокруг все дышало очарованием лета. Горы, степь и ясное небо купались в прозрачном знойном мареве, озаренные лучами солнца. Земля нежилась в этой благодати, подставив солнцу свою богатырскую грудь, покрытую цветным разнотравьем и зеленой порослью деревьев.

Баатар был в новеньком голубом дэли, на голове — военная фуражка. На Дуламсурэн дэли был зеленого цвета, в тон окружающей их природы. Ростом Баатар был не намного выше Дуламсурэн, но сложением крепок, широкоплеч и широкогруд. Ему лишь недавно исполнилось двадцать лет, но даже в походке его чувствовалась недюжинная сила и взрослая основательность. Дуламсурэн станом стройна, гибка и очень женственна.

Баатар то и дело украдкой заглядывал в черные глаза спутницы, и трудно было догадаться, о чем он в этот момент думает. Но у обоих в глазах можно было прочитать ощущение счастья, в них отражалась вся красота окружающего мира, радость и праздничное ликование. Дуламсурэн шла задумчивая, накручивая конец косы на палец. В душе звучала радостная мелодия счастья.

Глубоко вздохнув, Баатар прервал затянувшееся молчание:

— Послушай, Дуламсурэн… — и снова умолк, не зная, что сказать дальше.

— Что ты сказал? — откликнулась она, взмахнув ресницами.

— Погуляем еще?

— Погуляем.

— Смотри, какие там ивы, сплошные заросли…

— А здесь как раз брод на реке.

— Давай доберемся до той вон рощицы, где тополя.

— Давай.

— Искупаемся?

— Ты купайся, а я у воды посижу.

— Знаешь, а ваша Тола тоже красивая река, как и наш Онон.

— Ага. Мы с тобой оба — дети красивых рек. — И она продекламировала:

Потом просто и искренне сказала:

— А твоя сестра Сэмджид — очень хорошая девушка. Она мне как старшая сестра.

— Да, она у нас хорошая.

— Интересно… Вот мы жили-жили, не зная друг друга, и вдруг встретились с ней. Я ведь шагу теперь не ступлю без ее одобрения… Вот и с тобой, не будь ее, могли бы не встретиться.

— Как это не встретились бы… — Огорченный таким предположением, Баатар замолк, губы его дрогнули.

Дуламсурэн горячими ладонями сжала его щеки и, утешая, словно маленького, сказала:

— Сэмджид мне как сестра, и с тобой мы, видишь, встретились.

Баатар улыбнулся. От этого ласкового прикосновения он готов был громко рассмеяться. Весь он был полон любовью к Дуламсурэн, кроме нее, в этот момент не было для него никого на всем свете. Ни о чем больше он не мог думать, только о ней. Лишь с ней одной хотелось ему затеряться в бескрайней степи. Все прошлое: нужда, голод, безрадостное детство, вся жизнь, которую он раньше не понимал до конца, непостижимость окружающего мира, Балджид, по которой он когда-то сходил с ума, все выпавшие на его долю несчастья — ничего этого для него сейчас не было. Была лишь одна Дуламсурэн, которая шла рядом с ним, существовала лишь ее чарующая красота, родное лицо, все ее милые жесты, походка, все-все, чем он сейчас любовался. И казалось, что и в будущем не будет ничего, кроме этого мига нежности и счастья, льющегося через край.

Дуламсурэн, в жизни которой за последний месяц произошло столько событий, и горьких и радостных, чувствовала растерянность. Как только что оперившийся и впервые взлетевший птенец испытывает растерянность, не умея еще как следует спускаться на землю, так и она все еще не могла освоиться в этой новой для нее жизни. Когда в тот вечер после заседания съезда она впервые увидела Баатара, она и думать не думала, что вспыхнет в ней это горячее, обжигающее чувство любви. Но это случилось, хотя и неожиданно, как неожиданно происходят все важнейшие события жизни. Просто пришла ее пора.

На другой день после первой встречи они втроем во главе с Сэмджид отправились в урочище Буян-Уха на надом. Провели там целый день, наблюдая за поединками борцов и скачками. А вечером на извозчике возвращались в город. Вот тогда-то, во время поездки, все и началось. Вода в Толе в тот день значительно поднялась от прошедших дождей, но люди, возвращавшиеся с гулянья, смело переправлялись через реку там, где был брод возле одного из отрогов Богдо-Улы. К несчастью нашей троицы, «карета», в которой они сидели, на самой середине потока наехала колесом на камень, и колесо соскочило с оси. Повозка угрожающе накренилась. Напуганный извозчик-китаец спрыгнул в воду, не зная, что делать с лошадью. Тогда Баатар взял Дуламсурэн на руки и осторожно донес ее до берега. Она даже сапожек не замочила. Потом он таким же образом доставил на берег Сэмджид. Потом, а не сначала!

Сэмджид похвалила тогда брата: настоящий, мол, кавалер. А Дуламсурэн молча, во все глаза, как-то по-иному смотрела на Баатара, который выжимал полы своего насквозь промокшего дэли. Он вдруг показался ей сказочным богатырем. Волнение и трепет охватили девушку. Пришла и к ней любовь. Теперь все это казалось ей каким-то переплетением подлинной жизни и волшебной сказки.

Над склоном горы, куда они забрались, стремительно летали стрижи. Из-под ног время от времени вспархивали жаворонки, сразу же взмывая в небо. И тогда откуда-то сверху, из одной точки, будто птица повисла на невидимой нити, возникала журчащая мелодия пернатого певца. Казалось, весь мир принадлежит лишь им двоим да еще этому неразличимому в небе жаворонку. Но нет. В этот мир проникали и посторонние звуки — приглушенный шум города, голоса живущих в нем людей. И даже эти люди, этот город не были единственными в огромном мире. Как и они, двое влюбленных.

Излучина реки с тополиной рощицей, которую облюбовал Баатар, оказалась очень уютным местечком. Неподалеку от рощицы располагались несколько бедных на вид юрт, пасся скот. И больше вокруг — ни души.