Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

В создании колхозов и коммун Сэмджид приходилось участвовать лично, и ее, естественно, беспокоило, что в последнее время все чаще стали говорить об их неэффективности, о том, что все это было ошибкой. А если это ошибка, то и лично она повинна в ней, хотя и выполняла правительственное задание. Если это перегиб, то в чем состоит его сущность и как его исправить? Ведь совсем недавно, на женском съезде, никто не называл создание артелей ошибкой. Наоборот, многие с одобрением говорили о том, что тысячи и тысячи женщин вступили в колхозы. Эти мысли постоянно мучили Сэмджид, и сказанное только что Элдэв-Очиром вновь возбудило неуверенность, сомнение.

Она взглянула на Мункэ. В последнее время он всячески старался продемонстрировать Сэмджид, что хочет сблизиться с ней. Вдруг Мункэ резко отодвинул стул и, обращаясь к Элдэв-Очиру, заговорил:

— В двадцать девятом мне пришлось участвовать, причем в самом начале, в конфискации феодальной собственности и организации колхозов. Тогда ни у кого не было никаких сомнений. А теперь, выходит, все это — ошибка? И нужно распускать колхозы? Как же мы людям в глаза смотреть будем?!

Элдэв-Очир ответил не сразу. Помедлив, сказал:

— Умение признавать и исправлять ошибки — непременное качество революционера. А тот, кто во что бы то ни стало упорствует, не признает ошибок, тот опасный для революции человек.

Элдэв-Очир встал, подошел к окну. Резко обернулся, хотел что-то сказать, но, видно, передумал, сказал другое:

— Впрочем, довольно об этом. Делу время, потехе час. Рая, сыграйте нам что-нибудь.

Раднаева села за пианино.

— Я сыграю вам «Аппассионату», так называется соната великого немецкого композитора Бетховена. Ее очень любил слушать Владимир Ильич Ленин.

Она положила руки на клавиши, начала играть. Пальцы быстро летали по клавиатуре, и комнату заполнили звуки. То что-то лирическое, задумчивое, то бодро-призывное, возбуждающе-огненное было в музыке, лавиной хлынувшей на слушателей. Через открытые окна она вырвалась на улицу и, казалось, до краев заполнила сияющий над городом, чуть затянутый дымкой небосвод. Удивленно останавливались прохожие, прислушиваясь к необычным для слуха звукам.

Когда Раднаева кончила играть, гости группами в разных концах гостиной продолжили разговоры, обменивались новостями, шутили. Все, как сговорившись, старались оставить Сэмджид и Мункэ наедине. Несколько озадаченная разговором о колхозах, Сэмджид все же испытывала горячее чувство симпатии и благодарности к своим друзьям, образованным и много знающим людям, которые, как она догадывалась, хотели, чтобы и она не была одинокой. И в то же время ей было неловко, она стеснялась своей сдержанности по отношению к Мункэ, к его все более настойчивым попыткам к сближению. У нее не выходил из памяти тот праздничный ужин в Центросоюзе, когда он так ласково обращался к ней: «Сэмджуудэй». Он нравился ей, но настоящей любви не было. Мешала та не забытая до сих пор нежность, которую совсем еще юной девушкой отдала она Очирбату. Сэмджид казалось, что никогда не сможет повториться та первая светлая любовь, тот вихрь не изведанных ранее чувств, грез и надежд и что в будущем ждет ее обычное замужество, продиктованное стремлением поддерживать огонь в очаге, потребностью материнства, продолжения рода.

Мункэ Цеденов чуть захмелел от вина. На лице у него выступили капельки пота, на виске пульсировала голубая жилка. Привычным движением он легонько дотронулся до локтя Сэмджид, посмотрел ей в глаза.

— Я слушал все ваши разговоры, а думал о тебе, Сэмджуудэй, — начал Мункэ. — Это, конечно, хорошо, что женщины в период революции занимаются политикой. Так оно и должно быть. Но я все-таки считаю, что самая лучшая область, где женщины могут быть наиболее полезными, — это просвещение и медицина. Тебе, Сэмджуудэй, теперь надо думать не о прошлой своей работе, а о предстоящей учебе. Перед тобой открывается совершенно новый путь.

— Да я и так уже ни о чем другом не думаю. Очень боюсь, хватит ли у меня способности учиться-то… Я как-то сказала об этом Рае, так она мне чуть уши не оборвала. — Сэмджид негромко рассмеялась.

Сидевшая неподалеку Раднаева услышала последние слова и тоже рассмеялась. Потом уже серьезно сказала:

— Тебе задание, Мункэ: заняться с Сэмджид русским языком. Научи ее пока самому необходимому, чтобы у нее появились навыки. Это поможет ей на первых порах.

— Вот это верно, — вступил в разговор Элдэв-Очир. — Ты, Сэмджид, должна воспользоваться предпочтением, которое доктор оказывает тебе. — И он тоже рассмеялся.

Этот искренний, заразительный смех поднял настроение заскучавших было гостей. Хотя Сэмджид и смутило шутливое замечание Элдэв-Очира, ей было легко и хорошо среди этих милых людей. И она поддержала шутку:

— Да, Мункэ, ты должен хорошо учить меня.

— Ладно, — сразу же согласился тот. — Только предупреждаю: для человека, способного к языкам, на это нужно не меньше десяти дней.

— Боюсь, что способности у меня не ахти какие.

— Ты недооцениваешь себя, Сэмджуудэй.

— Я ведь так мало знаю! Училась всего два года в начальной школе да еще в двадцать шестом окончила партийные курсы. Вот и все.

Мункэ легко встал, наполнил два бокала и один протянул Сэмджид:

— За твои будущие успехи!

— Выпейте, Сэмджид, ну хоть чуточку, — присоединился к тосту Самарин. — За ваши успехи! — Он подошел к Сэмджид, чокнулся.

Когда Сэмджид впервые услышала рассказ Раднаевой о том, как она познакомилась со своим мужем, как они полюбили друг друга, ей даже показалось, что это люди с какой-то особенной кровью. Какая же у них любовь! Какой гармоничный союз! Вот ведь как бывает — эти двое, хоть они и разной национальности, создали семью, и какую крепкую семью! Так, видно, и все многочисленные народы и народности Советской России в огне великой революции выковывают общую необыкновенную судьбу. Каким же замечательным должен быть муж Раднаевой — и внешностью, и характером! Так она думала тогда. А теперь, глядя на него, узнав о нем побольше, поняла, что этот человек, с юных лет вставший под знамя революции, ее верный солдат, голубоглазый сын русского крестьянина Володя Самарин — самый обыкновенный человек, добрый и отзывчивый. Таким он и должен быть! Он учился в Берлине и Париже, выполнял ответственную работу, но остался простым и скромным. И вот теперь он приехал в Монголию, чтобы работать на благо ее народа, делить с ним хлеб насущный, помыслы и чаяния. Думая так, Сэмджид испытывала радостное чувство удовлетворения и успокоенности.

— Мункэ, расскажи мне о себе, — обратилась она к своему соседу.

Тот снова дотронулся до ее локтя, но уже более решительно. Видно, хмель прибавил ему смелости.