Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

— Бревна, которые в прошлый раз оставили, не забыть взять. За ночь приготовишь проволоку и жерди. Вернусь утром.

Еще раз обошел плот, шагнул на берег и направился к юртам, что стояли за высокими тополями на пригорке. Я остался один. «Как бы отвязаться от него? С такой работой не скоро мы бревна сплавим. Доригу — что? Ему спешить некуда. Ему, похоже, здесь даже лучше, чем на воле. Забот никаких, а устраиваться он умеет. Лишь бы сегодня хорошо было…»

Для меня Дориг стал обузой, путами. Я что-то бормотал про себя, ругая последними словами Дорига, а заодно и себя. Казалось, волны слушали меня и сами стали нашептывать: «Чего ты брюзжишь? Не думай об этом бездельнике. Работай, не ленись. Бери пример с нас. Мы ни минуты не отдыхаем».

Безделье и в самом деле угнетало меня. Я взял моток проволоки, стал выпрямлять ее, размягчая на огне. Покончив с этим делом, проверил крепление каждого звена плота, жестче связал расшатавшиеся бревна.

Совсем стемнело. Я вытащил из будки постель, разостлал на плоту, улегся. Небо заволокло тучами, ветер усилился, и волны с шумным плеском бились о бревна. Вдали полыхали молнии, доносились глухие раскаты грома. Стало еще тоскливей. На стоянке залаяли собаки. Совсем рядом были люди, а мне в такую темную и ненастную ночь не с кем было и словом перемолвиться.

Не спалось. Я лежал с открытыми глазами. Будь небо ясным, хоть звезды рассеяли бы одиночество и тоску. А непроглядная темень давила, заставляла тревожно биться сердце. Нечем было дышать. Я озирался вокруг и вдруг заметил на противоположном берегу мерцающий свет. Он то приближался, то удалялся от меня.

«Что это такое?»

Я не сводил глаз со светового пятна.

«Да это трактор!» — дошло наконец до меня, и я представил, что сам, может быть, скоро выеду в поле. Вспомнил и старенький трактор, на котором всю зиму возил бревна с лесосеки. Перед тем как отправиться с плотами по Еро, я сделал ему профилактику и поставил трактор на консервацию. Даже воспоминание о «ржавом железе» теплом отозвалось в груди.

Плот все сильнее раскачивало на волнах. Я скатал и взял под мышку матрац, зажег кусок бересты, сошел на берег и попробовал устроиться на гальке. Не понравилось. Снова свернул постель, потащил ее по берегу и почти сразу набрел на мягкую луговую траву. Тут и матрац был ни к чему.

Отсюда отчетливее и ярче был виден свет на том берегу. Конечно, это был трактор!

Мысли убежали далеко-далеко, в детство. Как живого, увидел отца. Вот он идет за деревянным плугом, вгоняя изо всех сил лемех в неподатливую землю. От напряжения на его руках вздулись вены. Медленно бредут по пашне быки, но отец едва поспевает за ними — так тяжело управляться с плугом… Я рядом с отцом, но какой из меня помощник?

В середине дня на поле приходила мать, разводила костер у межи и пекла на углях толстые лепешки. Ничего вкуснее никогда не ел! Даже сейчас почувствовал запах этих горячих лепешек.

Работы в поле хватало. Лето почти всегда было засушливым, и отец поливал поле, к которому подходила вода по вырытой им канаве. Полоть доставалось мне. Чего-чего, а сорняков всегда было полно. И еще — сколько себя помню — таскал с пашни к меже камни. Каждый год убирали с поля камни, а их будто и не убывало. Зато не было большей радости, когда поспевал урожай и тугие, золотистые колосья пшеницы колыхались на ветру. Отец сноровисто жал их серпом, а мать ловко вязала снопы. Мне доверяли отвозить к току снопы на телеге. И водить быка вокруг жернова тоже поручали мне.

Когда я в первый раз сам повел быка по кругу, отец сказал:

— Молодец, сынок! Теперь ты настоящий мужчина!

От его похвалы меня чуть над землей не приподняло.

Мне нравилось на току. Здесь я чувствовал себя почти равным со взрослыми. И потом сама работа тут же, на глазах, давала результат — зерно. Все, что делали в поле до этого, только обещало урожай. И срезанные колосья, и снопы еще не были зерном. Когда же отец большой деревянной лопатой с силой подбрасывал высоко вверх сыпавшуюся из-под жерновки массу, ветер относил на конец тока мякину и соломенную труху, а к ногам падало в быстро растущий ворох чистое зерно. Это была награда за долгий и тяжелый труд.

Поле кормило нашу семью, и отец всего себя отдавал земле, хлебу. Он был не как все. У него не лежала душа к скоту. Скот, конечно, у нас был, но отец жил землей. Год за годом работал он не покладая рук, не обижаясь на свою судьбу. И меня приучал к труду. Был бы он жив, видел, как я управляю трактором, как отвалы плуга переворачивают пласты целинной земли, сказал бы: «Ты настоящий мужчина, сынок».

Сказал бы… Такое я напахал! При одной мысли, чего я натворил и за что расплачиваюсь теперь, защемило сердце. Когда еще сумею оправдаться перед памятью отца?

От горьких раздумий отвлек яростный лай собак и чья-то брань. Уже рассвело. Я поднял голову и увидел направлявшегося к плоту Дорига. Он швырял камнями в наседавших на него собак и ругал их на чем свет стоит. По его шаткой походке нетрудно было определить — пьян-пьянехонек.

Дориг взобрался на плот и заорал, обращаясь уже ко мне:

— Ты что, думал, меня в живых нет? Где моя постель? Ты почему не постелил мне постель? Ты еще узнаешь, кто я! — Он засучил рукава и полез в будку.

Я переждал, пока Дориг утихомирится. Когда он захрапел, вернулся на плот, отвязал его, отпихнул шестом от берега и направил по течению.

Пьяный Дориг все же проснулся, вылез наружу и, скрипя зубами, разразился руганью. Направился было, сжав кулаки, в мою сторону, но не устоял на ногах и с размаху сел на бревна. Отпустив несколько отборных ругательств по моему адресу, на четвереньках пополз в будку и замолк.

Полдня я был предоставлен самому себе, пока Дориг не проспался. Он больше не ругался и не собирался лезть в драку, но тяжкое похмелье угнетало его.

— Не забудь те бревна, — буркнул он.

В прошлый раз у нас распустило одно звено, и пришлось оставить больше десятка бревен в тихой протоке. Я, конечно, помнил, что надо забрать их, и Дориг мог об этом и не говорить. Так и так одному придется делать сплотку. Уж помалкивал бы лучше, пьяница несчастный! Без него не обойдется.

Я смолчал.

— Ты что, глухой? Около тех бревен остановись, — громче повторил Дориг. — Там поедим. И в тени полежать надо. От этой жары голова пухнет.

«Весь распух!» — с отвращением подумал я и опять ничего ему не ответил.

Еро бежала по равнине и неспешно донесла нас до протоки и заводи перед нею, где случилась у нас в тот раз небольшая авария. Я остановил плот и тут же увидел на другой стороне протоки запряженного в телегу быка. Старик и девушка грузили на телегу распиленные бревна. Те самые бревна, что мы оставили здесь… Дориг, понятно, тоже увидел.