Ян Папп - Направление — Прага

— Почему не играешь? — спросил капитан.

— Не могу, — всхлипнул мальчик.

Карпенко стиснул зубы.

— Товарищ капитан! Я не могу допустить, чтобы вы тут остались один… Никогда!

— Не бойся, живым они меня не возьмут. А если вы свяжетесь со мной, окружат всех!

— Пусть окружают! — отрезал лейтенант. — Вместе воевали, вместе и умрем.

— Умрем? А этот парнишка? Мы должны спасти мальца. Это наш долг.

— Что его теперь, на руках качать? Ему бы за мамкину юбку держаться, а он потащился в самое пекло!

— Он должен жить, Вася! Это мой приказ… Когда закончится война…

— Когда она закончится — другое дело, а раз она идет — не должно быть никаких скрипок. Когда война, надо воевать и не думать о каких-то мальчиках со скрипками. Подумайте, наконец, о своих собственных детях!

Впереди, совсем близко, послышались взрывы гранат и автоматные очереди.

— Слышишь? — сказал Воронов Карпенко. — Окружают! Давай быстро, а то погибнете все до единого!

— Товарищ капитан!..

— Отставить пререкания! Я пока живой, — ответил капитан. — Еще живу и всю ответственность беру на себя. Я так решил и знаю, почему я так сделал. Идите!

Лейтенант Карпенко наклонился и трижды поцеловал капитана.

— Прощайте, Петр Александрович… Простите меня.

— Счастливо, Вася. Привет Большой земле. Иди же, иди! С богом, Йозеф!

Разведчики уходили по гребню на северо-восток. В середине маленького отряда шел мальчик и беспрестанно оглядывался. Капитан Воронов вздохнул, оперся на локти, прицелился и стал стрелять вдоль склона, по сухой листве которого ползли солдаты в черных касках, поднимались, перебегали, падали на землю…

В охотничьем домике долго стоит тишина.

— Конечно, капитан Воронов был человеком особого склада, — говорю я, но Марко сидит неподвижно и молчит, сжимая виски длинными пальцами.

— Вы меня слышите, товарищ инженер?

Марко вздрагивает, приходит в себя и удивленно смотрит на меня. В глазах такая печаль, такое одиночество, что мне становится его жалко.

Марко зажигает сигарету.

— Да, да, — отвечает он. — Вот так, Зинковский. «С богом!» И — все…

Марко глубоко вздыхает.

— Я не сделал в свое время того, что мог сделать… А теперь уже поздно.

— Но мне непонятно! — восклицаю я. — О чем вы говорите? Ведь этот мальчик…

— Для этого мальчика нет никакого оправдания. У него было все, что нужно, чтобы стать блестящим скрипачом-виртуозом. Но он не стал им. Теперь вам понятно?

С минуту я размышляю, а потом говорю, глядя на его левую руку:

— Он не стал им, и я знаю почему. С таким мизинцем нельзя играть. Разве не так?

Марко горько усмехается и отрицательно качает головой.

— Если бы так, Зинковский! Обязательно подавай вам романтическую тайну. И правда, чего бы, кажется, романтичнее: студент-скрипач вдруг получает увечье — в результате трагического случая у него изуродован палец, и все — артистической карьере конец. Хм… А что, если я вам скажу, что все это неправда, что все было много прозаичнее? Если я вам скажу, что ни у мальчика, ни у юноши не было никакого увечья? Если я вам скажу, что мизинец он сломал несколькими годами позднее? Уже здесь, на стройке?

— Не верю. Вы меня обманываете.

— Я? — Марко грустно качает головой. — Зачем мне вас обманывать?

Я молчу. Инженер подходит к окну. Сейчас он выглядит таким маленьким и щупленьким, что напоминает мне мальчика.

— Я мог стать скрипачом, но не стал, и это не из-за лени, не из-за отсутствия таланта. Талант у меня был, и был я прилежным студентом. Кроме скрипки, я ничего не знал — скрипка была моей жизнью. Дни и ночи я упражнялся и, не случись того, что случилось, мог бы сегодня, возможно, играть на знаменитых сценах. Но артисту, кроме таланта, надо иметь огромную выдержку и волю, которая должна помочь ему в нужный момент преодолеть в себе слабость, способную загубить человека безвольного… Может быть, вам приходилось слышать имя профессора Якубеца. Это выдающийся педагог. Он предсказывал мне большое будущее, но одновременно опасался, как бы я не пошел на поводу у публики, не поддался ее вкусу. Профессор долго размышлял, стоит ли включать мое выступление в студенческий концерт. Я уже заканчивал второй курс. Со слезами на глазах я просил профессора разрешить мне хотя бы одно выступление, тем более что многие из моих товарищей уже выступали по два-три раза, а я еще ни разу. Я ходил за профессором Якубецом и умолял его. Наконец он разрешил мне выступить. Перед самым моим выходом он сказал мне: «Йозеф, прошу вас, пожалуйста, как закончите, не смотрите в зал. Наклоните голову и быстро уйдите». Почему я его не послушал? Я играл скрипичную сонату. В ее исполнение я вложил все свое сердце, все воспоминания: все то, что произошло тогда в деревне и на гребне горы, все то, что было записано теми людьми, поразившими меня и своей жизнью, и своими смертями, в книгу Человека. Теперь я не могу жить по-иному, чем живу. Не могу! Все то доброе, что я делаю, что пытаюсь делать, — это лишь незначительная часть…

— Знаю, — прерываю я его. — Знаю. Не надо об этом, я все понимаю.

— Нет. Я должен вам досказать. Только немного подождите: я передохну.

Инженер Марко идет к окну. Смотрит на горы. Нервно потирает руки. Потом продолжает:

— Когда я сыграл финал, то услышал бурные аплодисменты и возгласы восхищения. Я склонил голову, чтобы не смотреть в зал, как просил меня профессор, и направился к выходу. Но вдруг… вдруг я почувствовал, что не в силах уйти, не взглянув на тех, для кого я играл. Какая-то сила подхватила меня и увлекла снова на сцену. Я увидел горящие лица, взволнованные от счастья. Тогда я понял, что мое искусство может воздействовать на людей, преображать их. Я отдал им все, чем была полна моя душа: радость, грусть и надежды. У меня не осталось ничего…

Профессор подал мне руку и ушел, не сказав ни слова.

С того вечера я без конца просил профессора Якубеца снова разрешить мне выступить. Мною овладело желание, страстное желание воздействовать на людей своим искусством…

И это был конец. Когда профессор не разрешил мне выступать официально, я стал это делать тайно. Потом связался с группой деляг от музыки, игравших по вечерам в ресторанах. Однажды я взбунтовался даже против своего учителя: я сказал профессору Якубецу, что ему уже нечему меня учить, бросил ноты на рояль и ушел.

Марко подходит к пепельнице и долго гасит окурок. Потом трет виски пальцами.

— На экзамен за второй курс я не явился — бродил в Загорье с группой музыкантов, игравших на танцевальных вечерах. Из консерватории меня исключили. Тогда же скрипка начала выходить из моды. И в один прекрасный день мне заявили, что группе не нужен скрипач…

Что дальше… Вскоре меня взяли на военную службу… И вот, отслужив, я решил приехать сюда. Потом стал инженером — уже здесь.