Корнелиу Леу - Власть

Когда Киру выговорился, секретарь произнес:

— Так, парень… Ты не знаешь, где Дрэган? Перевязали его?

— Перевязали. Он там внизу, в регистратуре. У моряков был санитар. Когда Дрэгану мазали йодом раны, он стиснул от боли зубы, но ни единого стона не вырвалось у него! Ей-богу, с такими, как он, и сам становишься храбрее! Какой человек этот Дрэган, товарищ секретарь! Знаешь, как он нам помогал на судоверфи?

— Знаю! — Лицо секретаря просветлело. Немного поколебавшись, он решительно спросил: — А что, парень, хороший примарь из него получится, а?

— Примарь?! — Брови Киру взметнулись вверх, губы приоткрылись, глаза сверкнули. — Это же нам как компас кораблю! Это же здорово! Значит, пока я вас охранял, вы там решали… Значит, не зря я вас охранял, — Он бросился вниз по лестнице, громко крича: — Дрэган! Дрэган! Ты где, Дрэган?

Секретарь не спеша вошел в кабинет примаря, не закрыв за собой высокую, обитую красной кожей дверь. Лукаво взглянув на членов комитета, Алексе сказал:

— Извините, товарищи, немного задержался…

В это время в дверях показался Дрэган. Лицо секретаря сразу же стало серьезным. Взволнованно взяв Дрэгана за плечи, Алексе ввел его в кабинет и, глядя ему прямо в глаза, произнес:

— Вот что, парень, перед тобой стоит трудная задача. Никулае убили. Гибель товарища обязывает нас быть еще более твердыми. Примэрию мы захватили. Надо подумать, кем заменить Никулае. Вот мы и решили: ты будешь первым примарем рабочих, а Тебейкэ — твоим помощником.

Когда ему показали на кресло с высокой кожаной спинкой, с рифленой поверхностью, на которой красовались огромные цветы и фигурные шляпки гвоздей, Дрэган со страхом и недоверием посмотрел на секретаря, а потом с неподдельным удивлением и даже с оттенком некоторого неудовольствия воскликнул:

— Как это я?!

— Да так… Ты — и все! — дружно заговорили все сидевшие перед ним члены комитета.

Закусив губу, Дрэган внимательно посмотрел на них, продолжая о чем-то раздумывать, потом обвел всех взглядом и решительно произнес:

— Это невозможно, товарищи!

Все были настолько удивлены, что на мгновение воцарилась тишина. Дрэган сделал неопределенное движение, словно намереваясь уйти, но, видимо, желание как-то объяснить свой отказ остановило его.

— Ищите другого, более подготовленного, товарищи. Я ведь в таких делах не разбираюсь, — проговорил он.

— А ты что думаешь, я уже работал секретарем до того, как меня избрали?! Меня выбрали, мне оказали доверие, и я делаю то, что подсказывает мне совесть. Вот так, браток…

Однако суровый взгляд Алексе не подействовал на Дрэгана, и он продолжал говорить тоном человека, который твердо стоит на своем.

— Нет, меня нельзя! — попытался объяснить он всем собравшимся. — Товарищи, на этом посту должен находиться человек, который будет достойно представлять нашу партию. Должен быть настоящий руководитель.

— Дрэган, а кто в порту организовал нашу оборону? — сердито спросил его Тебейкэ.

Раздосадованный тем, что его слова никто не принимал всерьез, Дрэган продолжал свое:

— Тогда, товарищи, я был в своей стихии. А здесь? Посмотрите! Кругом эти кресла, эти шикарные стекла!

— Что ты хочешь этим сказать? — начал сердиться секретарь. — Ты был осужден на смерть… рисковал своей жизнью…

Дрэган окинул всех взглядом и в нерешительности хотел было взяться по привычке за подбородок. Уж очень ему не хотелось сердить этих уважаемых людей! И все-таки… Из глубины всего его существа рвались слова, полные обиды и душевной боли.

— Так что ж, по-вашему, я боролся и рисковал своей жизнью ради того, чтобы вы мне дали какой-нибудь высокий пост?

— Дрэган! — недовольно воскликнул Алексе. — Ты будешь первым нашим примарем! — И показал ему рукой на кресло.

Дрэган хмуро посмотрел на него, готовый уже согласиться, но, вспомнив, на что он идет, вновь воспротивился:

— Нет, нет, дядя Алексе! Нет, товарищи, вы меня просто не знаете. Я боролся за нашу власть, потому что иначе себе не мог представить жизни. А если и пришлось рисковать головой, то только во имя нашего дела, а не для чего-то другого, поняли?!

Большими тяжелыми шагами к нему подошел секретарь и сурово посмотрел на него:

— Как же так, Дрэган? Что же получается? Мы сейчас в тяжелом положении. Многие из нас ушли на фронт. Того, кого мы хотели поставить примарем, убили. Нам надо мобилизовать весь уезд. И вот в этих условиях мы просим тебя помочь нам, чтобы иметь здесь верного человека, а ты…

Услышав это, Дрэган больше не возражал, а только озадаченно покачал головой. Ни на кого не глядя, он чуть отступил, то поднимая, то опуская свои мохнатые брови. Потом опять хотел было ухватиться рукой за подбородок, но тут же опустил руку и сжал губы так, что они вытянулись в ниточку. Подняв на секретаря свои большие горящие глаза, он произнес медленно, словно взвешивая каждое слово:

— Значит, вы у Гаврилэ Дрэгана просите помощи?! — Он почувствовал, как что-то обожгло его душу. — У меня? — Он пристыженно посмотрел на всех и задумчиво произнес: — Так-то оно так, но ведь… не та голова у меня. Я же понимаю… — Он замолчал, еще раз посмотрел на всех и, опустив голову, медленно направился к креслу примаря. Окинув всех сидящих взглядом, Дрэган тихо сказал: — Если так… товарищи, будьте уверены… Будьте уверены, я скорее умру, чем допущу какую-нибудь промашку! Я постараюсь сделать все, чтобы вам не было стыдно за меня. Я буду работать изо всех сил, пока вы не найдете более подходящую кандидатуру на это место.

В дальнем углу кабинета Дрэгана виднелось беличье лицо газетчика Трифу, который тоже был членом уездного комитета национально-демократического фронта. Как только речь зашла о том, что примарь издает свое первое постановление, которое следует распространить по городу, Трифу тут же уселся за пишущую машинку, чтобы показать, насколько он полезен в данной ситуации.

— Пиши, — сказал Алексе. — «От имени рабочего класса города…»

Продиктовав начало постановления, Алексе притянул к себе Дрэгана и велел ему продолжать. Дрэган покраснел. Растерянно посмотрев направо и налево, он быстро взял себя в руки и сказал:

— Ладно, я буду диктовать, товарищ секретарь.

— А знаешь, что нужно диктовать? — спросил Алексе.

— Знаю. Это я знаю по крайней мере уже лет десять! — ответил Дрэган. — Вот уже лет десять я слышу твои спокойные и разумные наставления… начинающиеся с «а ну, паря».

— Вот и отлично, дорогой мой.

Первое постановление новой власти, первое постановление в жизни Дрэгана обрело конкретную форму на бумаге, вложенной в пишущую машинку. В нем объявлялось о первых мерах, предпринимаемых им, примарем города.