Корнелиу Леу - Власть

Тонкие губы Дрэгана были полуоткрыты, и казалось, он вот-вот заговорит. На самом деле он мучительно думал. За одно мгновение перед ним протекла целая вечность. И странное дело, он быстро освоился с этим новым ощущением, которое уже испытал однажды, когда оказался один на один со смертью. Глубокая складка пролегла у него меж бровей. Трепещущее пламя, казалось, старалось высветить по очереди каждую черту его лица. Время от времени все смотрели на него, будто ожидая, что он скажет.

Но тут в темном холле послышался глухой удар. Скрипнули двери, затем раздался топот, словно кто-то побежал и споткнулся. Все бросились к двери.

— Стой, кто здесь?..

— Я… — ответил через секунду тихий, перепуганный голос.

Киру, выставив руки вперед, направился в темноту, туда, откуда раздался шум, и вернулся с тщедушным, съежившимся журналистом.

— А, центральная пресса! — протянул заинтригованный Тебейкэ.

Растерянный, Катул Джорджеску держал в руке какие-то листы бумаги.

— Да, центральная пресса!.. — пробормотал он без прежнего энтузиазма. — Я вас приветствую. — Он обвел всех взглядом, потом посмотрел в сторону темнеющего коридора и слабо освещенной двери и добавил: — Значит, я еще жив! Или и на том свете берут штурмом примэрии?

Никто ему не ответил, и он застыл с вопросительным выражением лица.

— Почему ты не вышел вместе со всеми? — спросил его Дрэган.

— С кем — со всеми? — удивился журналист. — Что, первый эшелон уже отправился на тот свет?

Дрэган не был настроен шутить. Тем более что этот фразер, скорее всего, издевался над ними. Дрэган пропустил его вперед и сердитым тоном сказал:

— Это зависит от того, что ты понимаешь под «тем светом». В любом случае ты упустил шанс.

Катул остановился на пороге кабинета и с недоумением посмотрел на Дрэгана. Тогда откуда-то из темноты, словно борзая, преследующая дичь, выскочил Трифу.

— Несчастный, ты упустил такую возможность! Те все спаслись! Спаслись… Они все вышли из здания!

Катул отпрянул в сторону, но не смог избавиться от Трифу, который как сумасшедший схватил его и начал трясти изо всех сил.

— Как ты мог упустить такой случай! — кричал он.

— Тварь! — сплюнул Катул сквозь зубы.

— Упустил, глупец, упустил! — задыхаясь, выкрикивал Трифу, и его длинные костлявые руки готовы были схватить журналиста за горло.

Тут к ним подскочил Киру и вырвал Катула из рук Трифу.

— Негодяй! Говорил, что коммунист, а теперь уже не можешь сдерживать себя!

Трифу попятился назад и наткнулся на письменный стол примаря.

— Товарищи… Я признаю, что ошибся, — пробормотал он. У него был такой вид, что на него жалко было смотреть. — Да, товарищи, прошу поверить мне, я сам осуждаю свои поступки.

Дрожащими руками он с жадностью схватил кружку с водой, приготовился пить, но в кружке не осталось ни одной капли воды. Трифу медленно поставил ее на место.

Все остальные снова собрались возле письменного стола, только Катул остался один возле двери, сбитый с толку, растерянный, с посеревшим лицом. Даже одежда на нем, казалось, поблекла.

— Что с тобой?! — спросил его Дрэган.

Журналист сделал несколько неуверенных жестов, словно слепой: из его глотки вырвался лишь неопределенный звук, и прошло немало времени, прежде чем он смог ответить.

— Я пошел в одну из комнат наверху, в мансарду, чтобы написать статью. Я ведь для того и просил у вас бумаги. Все думал, думал и заснул… Знаете, усталость. Всю ночь ехал поездом, — словно извиняясь, говорил он. — Когда проснулся, было темно, хоть глаз выколи. Я подумал, что… кто знает, может, пока я спал, нас взорвали и я уже сплю вечным сном… Потом услышал, как внизу выкрикивают ультиматум. Я подошел к окну и посмотрел вниз. Знаете, я все видел! Видел бикфордов шнур! Он идет к динамиту, заложенному под примэрией. Толстые шнуры я видел, как их проверяли. Ведут все к одному месту, к какому-то черному ящику. Мне почудилось, что меня заметили, и тогда я на ощупь побежал в темноте сюда. Открыл дверь и споткнулся. Вот и все. — И поскольку все смотрели на него, не говоря ни слова, он продолжал: — Что вы так смотрите на меня? Жалеете меня, что ли? Сочувствуете, что мне не удалось спастись?! Это неудивительно! — сказал он совсем другим тоном, убежденно. Затем печально, совсем печально добавил: — Я самый великий неудачник в мире! Поверьте: в картах мне не везет, женщины не принимают меня всерьез, на службе я десять лет, и все репортер… Когда у шефа что-то не ладится, он на мне срывает зло. Мало того! Я вошел в эту самую примэрию, хотя меня никто не посылал сюда. Потом я ушел от вас как раз в тот момент, когда, как вы говорите, мог бы спастись… Сами посудите, это ли не невезение?.. — И так как все молчали, он подумал, что ему не верят, и продолжал: — Ведь нелегко во второй раз убедить самого себя в том, что лучше умереть, чем жить?

Он замолчал, сохраняя на лице то же трагикомическое выражение. Затем, видя, что остальные по-прежнему молчат, протяжно и печально вздохнул.

Его вздох только больше подчеркнул установившуюся тишину. Все оставались задумчивыми и подавленными. Их расслабили то ли печальная правда о жизни Катула, то ли его грустно-ироничный тон, то ли свои собственные мысли…

Поскольку никто не произнес ему в ответ ни слова, Катул смирился и заговорил снова будто для самого себя, не претендуя на ответ:

— Так почему же они нас не взрывают, наконец?! Держат вас в напряжении, чтобы поиздеваться над нами? Что за люди! А мне хочется пить! Скажите, нет здесь хотя бы немного воды? — И сам же ответил: — Нет, ведь я всю выпил. Как свинья. А сейчас, честное слово: не выпил бы всю, оставил… — Затем после небольшой паузы продолжал: — Может, вы не верите? Я ничем не могу доказать вам, потому что воды больше нет, но я правда не выпил бы всю воду. Оставил бы и вам. Не знаю почему, но оставил бы. Может, потому, что никогда рядом со мной не было таких людей. Или потому, что мне еще не приходилось умирать… — Но он тут же перебил сам себя: — Видите, видите, снова это дешевое стремление к каламбуру, как у второсортного писаки. Я сам сознаю это, в этом моя драма. Знаете, я не такой легкомысленный, каким кажусь.

Люди молчали, и тишина снова обволокла все.

— Господин журналист, — тихо, словно в продолжение каких-то своих мыслей, сказал Киру, — ты говоришь, что видел, где и как бикфордов шнур идет к динамиту?

— Видел!

— Толстый шнур?

— С палец толщиной.

— Ага! — Киру кивнул, как человек, которому известно нечто такое, что неизвестно другим. Он сидел прямо напротив лампы, в свете которой выделялись по-прежнему бодро торчавшие в стороны усики. — Я ведь в армии служил в саперах!

— Шли два провода, — сообщил Катул, — С двух концов примэрии. В каком-то месте, приблизительно напротив памятника, они сходились… — Все внимательно слушали Катула. — Сходились и, как толстая змея, ползли…