Дмитрий Бавильский - Несовременные записки. Том 3

Помнишь, как мы знакомились на даче у Левашовой? Орбелиани, кандидат наук, — Урдюмова, архивариус. Как ты засмеялся! Да-да-да, с нами не соскучишься, мы ещё и архивариусы. По бокалу вина за знакомство — ай да вино у тебя, Левашова! — блеск и красота, так ты говаривал, блеск и красота. Для того, чтобы поехать на эту чёртову дачу, я наводила блеск и красоту у Лины Александровны, что живет этажом выше, учительница литературы, — тебе о ней знать скучно и неинтересно, а мне как не вспомнить. Пенсионерка Лина Александровна за просто так с моей бабкой сидеть ни в жизнь не хотела — драила полы Ируня в пенсионеркиной квартире, драила полы, белье стирала… А тут на два дня улетучиваюсь, впервые в жизни, ну и насела на меня Лина Александровна: услуга за услугу, деточка… Вытирала у нее пыль с Достоевских да с Добролюбовых. А сама сомневалась: идти — не идти? Левашовой что — встретила на улице одноклассницу да брякнула невзначай: поехали на сабантуйчик. Как школу закончили, три года не вспоминала — и тут брякнула да забыла, она же артистка, легка на язык. А я, дура, субботник у Лины Александровны ишачу, потянуло на красивую жизнь… Видел бы ты, Женечка, как я пятнадцать минут у левашовского подъезда торчала — зайти боялась, предвкушала — хозяйкины глаза округленные, хозяйкино смущение, тягучее: «а-а… пришла…» За знакомство, Женечка! Содом и Гоморра, толпа народу, приглушённый свет…

Одним из условий возникновения большинства психических иллюзий является недостаточность информации, поступающей из органов чувств. В темноте легче обознаться, принять одно за другое, чем в яркий солнечный день…

…бархатная музыка — твоя стихия, О-рбе-ли-а-ни, рбе-л-ли… потекли цветные лавины — танцуем? Нет еще, сидим на софе, у свечей, блики плавают на твоих залысинах, — Ирочка, Ирэн, — ты обворожительно ленив и невнимателен, и вино мешает слушать шёпот танцующих, смешки — не обо мне ли там шепчутся, так одиноко… Ещё бокал вина, и ещё — танцуем? Впервые танцую с мужчиной, Ирочка, Ирочка Урдюмова, архивариус, береги тебя Бог. Лина Александровна смотрит телевизор, бабка лежит на диване, спит, мама уносится куда-то к Казани — ско-рый по-езд, жаркие руки плотно лежат на спине. Такая тонкая блузка, ведь он держит руки на бюстгальтере, — покрыться корой, деревом окоченеть — он чувствует мой бюстгальтер!!! Над всеми вознесло Левашову, на стол залезла, боже мой, там полно посуды, тянет парня какого-то за собой, кажется, Жора его зовут, тянет танцевать на столе — да она пьяная же, у-ух… голова кружится, Ирочка, Ирэн, что с тобой будет? Все — на пруд, орет Левашова, визгу-то, шуму-то, а ты, Женечка, очевидно, присох к нашему маленькому архивариусу, говорит Левашова — ай-яй-яй, это называется ревность, тут и кандидатскую защищать не надо, влипли мы, влипли, оробели… Ор-бел-ли… А мы — на пруд двинем, ого — воздух-то какой, парной! — ровно, ровненько ступать, совсем пьяная… На пруд, на пруд! Вот он, берег-бережок, пляжик с песочком, стой-дыши, Ирочка, Женя тебя приобнимет, не пропадёшь, а Жоре хочется купаться, да и многим купаться хочется! Поезд громыхает у самой Казани, пора пассажиров будить, деликатная Лина Александровна, не забудьте поменять простыни, ради всего Толстого…

Охотно общается с больными. Беспокоится о доме, ищет помощи, переспрашивает, серьёзно ли её заболевание. Хочет избавиться от страхов, которые мешают ей нормально жить.

А Левашова: всем — купаться, и без разговоров, плевать, что купальников нету, умные-то люди голышом плещутся, давайте-давайте, не мнитесь, девочки-мальчики, Левашова, дурная голова, куда свою парчу в росу кидаешь? — в одних трусиках стоит, рот до ушей, нате вам, пошла, пошла в воду, а Жора за ней, путаясь в штанинах, и вся компания, только брызги полетели. Игры, хохот, а Левашова всё не угомонится: девочки, кричит, мальчики, а что же Ирочка на берегу стоит? в воду её, скромницу! в воду! Н-на берег! Женя, Женечка, куда же ты в сторону, повалили и блузку порвали, всё — молча, а он стоит и не шелохнется, и улыбается… л-ли-а-ни… да отстаньте вы, козлы… Раздели до нитки, раскачали и — в воду, купаюсь — одна-одинёшенька… Ревность — называется это, и куча пьяных дураков, и Женя, кандидат наук, Орбелиани.

Ты дождался меня всё-таки, ждал, пока все не ушли на дачу, помог напялить порванную блузку, и юбку отряхнул, и ты мне нравишься, сказал, не пойти ли нам завтра в ресторан, Ирочка-Ирэн, и отвел на дачу, и спать уложил, и посидел немного возле, и ушел танцевать с Левашовой… медленный-медленный танец…

Вот как было дело, милый мой, феерический вечер со сворой ублюдков, я втрескалась в тебя до самого донышка — первая любовь, р-рвая л-лю… и заранее известно, что случится завтра, в неведомом ресторане — два, три, четыре сногсшибательных коктейля, голова на плече, разрывающиеся груди, ускользающие губы, а вокруг — ты посмотри! — пары обнимаются в полумраке…

Усиление всех влечений и желаний, расторможение их (гипербулия) свойственны маниакальным и гипоманиакальным состояниям: больные прожорливы, сексуальны, циничны, женщины кокетливы…

…сладкая необходимость падения, поезд уже под Москвой, а Лина Александровна… Нет, Женечка, нет, в другой раз, и ну лепетать, и ну вырываться, какие мы, девственницы, глупенькие, да брось ты, лапушка, ерепениться, больно охота тебя насиловать, садись, Ирочка, в машину, и махом — домой, где ты там живешь? Покатили, покатили, и родной подъезд замаячил чёрной дырой, всё в порядке, всё кончилось благополучно. Ты мне звони, если что — прощай, Женечка.

Влетаю в квартиру — так и есть, бабка одна и мокрая, вломить бы этой твари интеллигентной как следует: ушла к себе и забылась за чтением… Дальше, Женечка, опять неинтересно: работа потянулась, архив, а Лине Александровне ничего не высказала, с бабкой-то сидеть кому больше… Страсти утихли. Книжки, бумажки, стеллажи, формуляры, белобрысая Катенька в очках, белая, как мучной червь, моя сотрудница и любимица Аполлинарьевны, заведующей нашей. Катенька нашла в архиве свое призвание, сортирует бумажки и сияет, как медный пятак, вот-вот лопнет от счастья. Катюша, трубит Аполлинарьевна из кабинета, Катюшенька, а где у нас Щ202-392Г? Поищи-ка, ласточка, — та и рада стараться, шарашится на стремянку, а как разроет эту 392Г, задрожит, как осиновый лист, — и к заведующей, и защебечут вдвоём… и чай пьют — вдвоем.

Должна была грянуть какая-то катастрофа, я как с цепи сорвалась, начала задыхаться в своем чёрно-белом мире — ты с кем-нибудь целовался в ресторане — не доверяй Стефаниде Арнольдовне, Иронька, она крадёт вещи, бредила бабка. Я, наверное, тоже немного в уме повредилась: такое наложение цветного на блёклое, серо-буро-малиновая трясина, а тут ещё слегла Лина Александровна, пришлось обихаживать двух старух, Женечка, ау, аллё, Женечка, я больше не могу, холёный мой, приезжай меня спасать скорее, батюшки, что я наделала; он — в этой кухне? Или потолок обвалится, или просядут половицы, мыть пол, убрать пыль, нищета, нищета нескончаемая… Клетка. В мамину комнату не попасть, а бабка бормочет на диване, ещё — кухня и ванная, но не там же… Что я, дура, наделала.