Камен Калчев - Генеральная проверка

— Как мы должны это понимать, ваше величество? — спросил профессор.

— Очень просто! Большевистская Москва уже засылает в Болгарию своих агентов. Вы слышали когда-либо о Василе Коларове?

— Да, ваше величество. Он секретарь Коммунистического Интернационала в Москве, — ответил профессор. — Я его хорошо знаю. У меня были о нем серьезные споры в парламенте. Это умный, эрудированный коммунист. Образование получил в Женеве.

— Знает иностранные языки, — добавил генерал, — немецкий, французский.

— Благодарю за информацию, — отмахнулся Борис. — А вам известно, что этот самый Коларов пересек на лодке Черное море и сейчас скрывается где-то в Болгарии?

— Как-так, ваше величество? — встрепенулся генерал. — Не может быть! Неужели это правда?

— Вам не кажется странным, генерал, что я информирую вас об этом, а не вы меня? Хорошо же вы работаете, если вам неизвестно, что Васил Коларов уже в Болгарии.

Тень давно сместилась, и двое посетителей царя изнемогали от жары под палящими лучами солнца. Их лица покрылись потом, но они не смели подняться со скамьи. А его величество не догадывался предложить им перейти в тень. Ему было приятно и удобно под зонтом.

— Пока вы возитесь с земледельцами, их «двоюродные братья» снуют по всей стране. Переведите свой взгляд на коммунистов, господа. Я не случайно потребовал у вас список функционеров коммунистической партии.

— Список готов, ваше величество.

— События разворачиваются с головокружительной быстротой, — продолжал царь, — и я бы не хотел, чтобы они застали нас врасплох. Если еще вчера коммунисты говорили о нейтралитете, то завтра, они спокойно могут его нарушить. Вы имеете дело с диалектиками, господа! Они не случайно выдумали себе такую философию. Как там их вождь Димитр Благоев? Все еще болен?

— Да, ваше величество, — ответил профессор.

— И к тому же очень тяжело, — добавил генерал.

— Это не имеет значения, — продолжал Борис. — Если даже Благоев умрет, останутся другие. Останутся Луканов, Коларов, Димитров, Кабакчиев. Как видите, я их знаю!

— Просто поражен, ваше величество! — заискивающе воскликнул генерал. — Какая удивительная память!

Борис нахмурился. Затем встал с кресла и принялся завязывать пояс халата.

— Если царь не счел за труд запомнить имена пяти коммунистов, генерал Иван Русев должен знать имена пяти тысяч, дабы государственному кораблю не грозили никакие неожиданности!

— Так точно, ваше величество! Я их уже знаю.

— Браво! — Царь похлопал генерала по плечу и пошел по мощенной плитками дорожке, волоча по земле полы халата. Сделав несколько шагов, он остановился и, не оборачиваясь, громко, чтобы его услышали, сказал: — Аудиенция окончена, не так ли?

— Да, ваше величество!

Царь пошел дальше, а они, замерев в почтительных позах, глядели ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за дверью дворца.

«Слово», «Мир», «Пряпорец», «Независимост», «Народ», «Радикал», «Епоха», «Ден»… Вороха изданий желтой прессы лежали на обшарпанной деревянной скамье.

Димитров и Люба ехали в купе одни. Они стояли у окна, стараясь не думать об угрозах, которыми были переполнены эти газеты.

«…Там, у берегов Варны, шныряют моторные лодки с эмиссарами Кремля. Иностранным золотом подкармливается и чужим умом направляется этот «авангард» людей, которые превратили в кладбище свое великое отечество, а ныне осмеливаются переносить бациллу разложения в маленькую, истерзанную Болгарию… Найдите же в себе достаточно сил, чтобы твердо сказать этому «авангарду»: «Руки прочь! Только посмейте поднять братоубийственный меч! Весь народ откликнется на этот зов и отсечет ваши руки!»

— Они уже начинают, Люба, — сказал Димитров, выбрасывая за окно недокуренную сигарету. — Посмотри, как стараются банкиры из «Слова» и «широкие» из «Народа». Они уже облизываются, предвкушая, что им достанутся министерские кресла…

— Вероятно, пронюхали про десант Коларова, — тихо сказала Люба, незаметно поворачивая голову, чтобы посмотреть, стоит ли еще в коридоре тип с бакенбардами.

— По-видимому, они располагают какой-то информацией, — продолжал Димитров по-немецки, — но это лишь их предположения. Иначе, будь у них точные сведения, они подняли бы крик на весь мир.

— Этот тип здесь, — шепотом, тоже по-немецки, произнесла Люба. — Он от самой Софии не отстает от нас. Ты заметил, какие у него кошачьи глаза?

— У него и хвост есть, Люба, — с улыбкой сказал Димитров, поворачиваясь к шпику, который стоял перед их купе, делая вид, что смотрит в окно.

Поняв, что говорят о нем, шпик отошел от двери и остановился у соседнего окна, спиной к ним, держа руки в карманах брюк. Это был человек небольшого роста, с длинными спутанными волосами; на его узких плечах болтался поношенный пиджак в клетку, доходивший ему чуть ли не до колен.

— Неужели этот хвост будет тянуться за нами до самой Варны? — проговорила Люба, не сводя взгляда с клетчатого пиджака.

— Очевидно, придется нам ехать в этой приятной компании. Надо что-нибудь придумать, чтобы отделаться от него до приезда в Варну.

— Только берегись провокации, Георгий!

— Не беспокойся, — ответил Димитров, вынимая из кармана «Работнически вестник», — с такими, как он, мне уже не раз приходилось иметь дело.

Он резким движением развернул газету. На ее первой и третьей полосах отчетливо выделялись пустые белые прямоугольники. В последние недели орган коммунистической партии регулярно выходил с такими белыми прямоугольниками — свирепствовала цензура. Находчивые редакторы в каждом номере крупным шрифтом помещали выдержки из тырновской конституции, которая еще не была отменена; таким образом они заполняли пустые места в газете и одновременно «утирали нос» новым правителям.

— «…Статья семьдесят девятая основного закона гласит: печать свободна, цензура недопустима».

Димитров прочитал этот текст громко, чтобы его сосед слышал, но тот продолжал стоять у окна.

— Что значит «печать свободна»? — спросила Люба по-немецки.

— Не знаю, — пожал плечами Димитров, — может, спросить об этом господина? Наверное, ему известно, что значат слова «печать свободна» и почему так много белых мест в газете?

Шпик настороженно взглянул на Димитрова и отступил на шаг.

— Мы австрийцы, едем в Варну, — сказал Димитров по-немецки, обращаясь к нему. — Не могли бы вы дать нам кое-какие пояснения относительно вашей прессы?

— Я вас не понимаю, — смущенно пробормотал шпик и попытался отойти подальше, но Димитров крепко взял его за рукав и, наклонившись к уху шпика, тихо произнес на Чистом болгарском языке:

— Послушай, любезный, можешь донести в полицейское управление, что Георгий Димитров возмущен введением в Болгарии цензуры. Можешь сообщить также, что он вместе с женой направляется в Варну и что его жена тоже возмущена цензурой!