Камен Калчев - Пробуждение

Других «тайн» у Евдокии не было. И она не хотела, чтобы они были и у мужа. Поэтому этим вечером она то и дело поглядывала на стенные часы и в сторону окна, не послышится ли сигнал машины — когда-то он так извещал о своем прибытии.

Этим вечером свекровь первая пошла спать в сопровождении кошки, которая всегда ей грела постель. За ней незаметно ускользнула и Малина. Она жила в соседнем доме и всегда боялась, как бы кто-нибудь на нее в темноте не напал. К счастью, до сих пор никто не осмелился это сделать. За Малиной ушли в свою комнату и дочери — и им рано вставать в школу. В гостиной осталась только Евдокия. У нее было еще много дел: просмотреть десятка два тетрадей с классными работами по арифметике, собрать разбросанные нитки и клубки, сложить в шкаф незаконченные гобелены. Сделав все это, вышла на балкон проверить, не стоит ли все-таки внизу машина, может, она просто ее не слышала. Вслушиваясь в шум ночного города, постепенно гасившего уличные фонари, Евдокия глубоко вздохнула и вернулась в спальню, чтобы тоже лечь спать. Завтра ее ждал тяжелый день. Быстро сняла платье, стараясь не смотреться в зеркало, надела ночную рубашку и с глубоким вздохом легла. Ей было горько и тоскливо оттого, что вот она ложится спать одна-одинешенька и некому ее приласкать и согреть. Она долго об этом думала, пока на заснула. А когда проснулась и зажгла ночник, сразу же поняла, что ОН вернулся. За дверью висел его пиджак. Вероятно, он по привычке вошел в спальню, разделся, но, увидев, что она спит, тихо выскользнул, чтобы не будить. Он делал так и раньше.

Евдокия приподнялась на постели и долго принюхивалась. От пиджака разносился запах духов. Это показалось ей довольно подозрительным, и она подошла к вешалке. Обнюхала лацканы. Потом рукава. И подкладку. Сомнений быть не могло — духи! Она сняла пиджак с вешалки и вынесла из комнаты, чтобы не пахло. Бросила на одно из кресел и осмотрелась. Прислушалась. Из кухни доносился равномерный храп. Она приоткрыла дверь. Он лежал на кушетке, раскинув в стороны руки. Одеяло сползло, открыв грудь. Сначала она хотела его разбудить, но потом пожалела. Только склонилась над ним и понюхала растрепанные бакенбарды. От них несло табаком. Она немного успокоилась и на цыпочках вернулась в спальню, чтобы продолжить прерванный сон. Но так и не заснула. Утро застало ее бодрствующей. Дочери уже шумели в кухне, готовя себе завтрак. Отец их уже проснулся, но лежал с закрытыми глазами, с головой накрывшись одеялом, и с нетерпением ждал, пока они уйдут. Как только девочки ушли, он медленно откинул с лица одеяло, открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Евдокию с пиджаком в руках. Она была бледна.

— Что это?

— Пиджак, — неблагоразумно ответил он.

— Вижу, что пиджак!

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Потому что воняет…

— Чем воняет? — Петринский потянулся было к пиджаку, но Евдокия ловко отдернула руку.

— Разной гадостью… И вместо того, чтобы таращиться, лучше скажи, с кем ты провел эту ночь…

— Евдокия! — повысил голос Петринский. — Это уже слишком!

— Да ты понюхай, понюхай!

— Постыдись своих лет, Евдокия!

— Это ты постыдись! — швырнула она пиджак ему в лицо.

Петринский запутался в нем, и пока пытался высвободиться, Евдокия без устали повторяла:

— С кем ты спал? Скажи, с кем спал?

Он встал и подошел к умывальнику ополоснуть лицо.

— Ты мне ответь на вопрос! — продолжала разъяренная супруга. — С кем ты спал?

Петринский открыл кран и начал шумно отфыркиваться, словно стараясь заглушить голос жены. Но она не отставала, пока не заставила его заговорить. Обессиленный и подавленный, он подробно рассказал ей обо всем, что видел и пережил в Сырнево.

Не назвал только имя Марии Чукурлиевой. Марии, которая тайно, ничего ему не сказав, надушила ему пиджак на память о селе.

— Что это за хождение вокруг да около? — Петринский сидел над листом бумаги и мысленно разговаривал с главным редактором.

— Попытка проникнуть в сущность времени, товарищ главный редактор.

— Как так проникнуть?

— Философски.

— А почему не политически? Вы забываете, Петринский, что момент особый, торжественный.

— А разве торжества не кончились?

— Своими психологическими этюдами занимайтесь в другом месте, — продолжал главный, — а не в моей газете.

— Газета не ваша…

— В той степени, в какой отвечаю Я, она МОЯ!

— Мы все отвечаем… перед своей совестью.

— Я отвечаю и перед партией…

— Партия — наша общая совесть.

Они недоверчиво переглянулись, потом чуть заметно улыбнулись. Главный спросил:

— Выпьешь кофе?

— Предпочитаю чай…

В кабинет принесли чай. Пока они пили чай, беседа продолжалась уже спокойнее, почти дружески:

— Что с вами происходит, Петринский?

— Я вас не понимаю, товарищ главный редактор.

— Вы в какой галактике живете?

— На земле… Это тоже часть вселенной… Я не делаю технических открытий… Я решаю философские проблемы…

— О-оо!

Они надолго замолчали. Потом, прихлебывая, главный сказал:

— Знаете что, Петринский?.. Вашим фантастическим бредням я предпочитаю земные схемы!.. И, во-вторых, не вам копаться в людских ранах!.. Кто вы такой, Петринский?

Они поднялись и уже враждебно смотрели друг на друга.

— …Предоставьте это тем, кто сам страдал от этих ран! Не ваше это дело! Ясно?

— Не совсем…

— Подумайте, Петринский, прежде чем взяться за белый лист…

— Вот теперь мне ясно.

— Что вам ясно?

— Что ничто старое не забыто.

И в их глазах снова засверкали враждебные огоньки.

— …Вы намекаете на мое прошлое?

— Нет, Петринский, намекаю на ваше настоящее.

— Понимаю, понимаю…

— Ничего вы не понимаете… Вы слишком мнительны.

— Таким меня сделала жизнь.

— Какая жизнь?.. личная или общественная?

— И личная, и общественная.

— Что вы имеете в виду?

— Вас и… мою жену!

— Что, что?

— Вас и мою жену Евдокию!

Они снова ощетинились, стоя друг против друга.

— На что вы намекаете?

— На то, что вы похожи…

— В каком смысле?

— Она мне не верит, вы — тоже! Что это за негласный заговор против меня, товарищ главный редактор.

Главный улыбнулся.

— Мы не вмешиваемся в вашу личную жизнь, Петринский.

— А я бы хотел, чтобы вмешивались.

— Почему?

— Чтобы мне помочь… Я больше не могу! Не выдерживаю!

— Что, собственно говоря, произошло?

Петринский подпер ладонями голову. Долго молчал над белым листом бумаги. Потом вздрогнул, оглянулся и услыхал, как упорно, в самое ухо, звонит телефон. Он поднял трубку и услышал ясный, отчетливый голос главного редактора. Он вызывал его к себе, побеседовать о «материале». В сущности, теперь начинается настоящий разговор. Петринский потер глаза, потому что безумно хотелось спать, и медленно отправился в редакцию, в знакомый кабинет.