Камен Калчев - Пробуждение

— Мне все равно! — ответила Марийка. — Хотите, приходите, хотите нет, все равно!.. Но вы обязаны приходить, потому что вы — номенклатурный кадр!

— Да, товарищ Балтов, — отозвался из кабинета доктор Москов, — вы номенклатурный кадр… Марийка права, и вы обязаны ей подчиняться!

— Сдаюсь! — поднял руки Балтов, глядя на белый халат, потому что не смел посмотреть выше, чтобы не встретиться взглядом с пронизывающими его горящими глазами. — Буду слушаться и выполнять ваши распоряжения! Точка!

Потом он привык ходить в амбулаторию и по делу, и просто так. Подолгу засиживался там, читал в спокойной обстановке газеты, обсуждая с Московым международное положение. С Марийкой они говорили больше об искусстве: о театре, литературе, кино, музыке, архитектуре… Как-то коснулись вопроса о старинных домах. Решили сходить посмотреть на них, полюбоваться. Потом прогулки их участились, они обсуждали возможность создания заповедника памятников старины. Как агроном, выросший среди полей, Балтов любил природу. А от природы до искусства, говорил он, рукой подать. И он теперь подал ему руку с помощью разговорчивой девушки, ежедневно пилившей его за то, что он отстал, не читает и превратился в технократа.

Балтов так привык к общению с Марийкой, к ее вечным упрекам, что, когда она уехала в Софию поступать на заочное отделение фармакологического, ему очень стало ее не хватать. И когда она вернулась, почему-то грустная и унылая, как мог пытался ее развеселить и успокоить. В конце концов они подружились настолько, что Балтов ходил в гости к ней домой, не думая, что скажут односельчане. Предлог всегда находился. Чаще всего ему нужно было что-нибудь из Марийкиной библиотеки, составлявшей ее особую гордость. Марийка рекомендовала ему авторов, которых «обожала». А однажды совсем неожиданно спросила:

— Вы любите фантастику?

Он удивился, не ожидая такого вопроса. Да он никогда и не интересовался подобной литературой. Но, чтобы не попасть в неудобное положение, сказал, что любит.

— А я не люблю! — ответила Марийка.

— Почему?

— Ненавижу, когда меня обманывают… И когда читаю подобную литературу, мне всегда кажется, что автор меня надувает…

Он не смог аргументированно возразить, но сразу же почувствовал, что за этим «ненавижу» что-то кроется и ей во что бы то ни стало хочется убедить его в своей правоте, и решил согласиться.

— Да, конечно, пожалуй, вы в чем-то правы, но…

— Но? Что «но»?

Она достала томик Жюль Верна с автографом Петринского, стоящий отдельно.

— Что «но»? — переспросил Балтов, беря книгу.

— Есть исключения из правил!

Он прочитал посвящение.

— Кто этот Петринский?

— Фантаст.

— Писатель?

— Можно сказать и так.

— Почему «можно сказать»?

— Потому что он сам не верит в то, что он писатель.

— Тогда ему лучше совсем не писать.

— Как так не писать?

— Очень просто.

— Но «это» вроде болезни, товарищ Балтов!

— Что вроде болезни?

— Писание…

Балтов перелистал книгу и снова вернулся к посвящению, написанному кривым, неразборчивым почерком: «С надеждой, что когда-нибудь вместе полетим в Космос. Петринский».

— О! — засмеялся он. — Вместе!

— А что, разве плохо?

— Почему же.

Потом помолчал и добавил:

— А других с собой не возьмете?

— Можно и других.

— А они вам не помешают?

— В нашем космическом корабле всем хватит места!

Она выхватила книгу у него из рук и бросила на стол с таким видом, будто спасала Балтова из неудобного положения, в которое сама же поставила.

Балтов долго молчал. Потом начал копаться в библиотеке, по одной доставая книги, вчитываясь в заглавия, а автограф с двусмысленной надписью все не выходил из головы. Марийка ушла в кухню сварить кофе, но, когда вернулась, Балтов уже поглядывал на часы, собираясь уходить. Марийка встревожилась. Сняла с его руки часы и положила на стол.

— Я от вас этого не ожидала…

Он протянул к часам руку, но она остановила его.

— Что вы обо мне думаете?

— Все самое хорошее!

— Ваши часы меня не интересуют! — продолжала она. — Я еще не улетела в Космос… Сядьте, прошу вас, и выпейте свой кофе!

— Меня ждут.

— Меня тоже ждут!

Она фыркнула (по ее собственному признанию), как кошка, которой наступили на хвост, и быстро принесла кофе. Гость стоял, колеблясь, уйти или остаться. Наконец благоразумие взяло верх, он сел, положил ногу на ногу и взял чашку. Закуривая, Марийка многозначительно посмотрела на него.

— Вы никогда не курили?

— Никогда.

— Идеальный партсекретарь!

Он нахмурился, отпил глоток кофе и сказал:

— Этим не шутят!

— Но я не шучу, товарищ партсекретарь!.. Только об одном вас прошу…

— ?!? (Такой знак препинания поставил бы здесь Петринский).

— Давайте вместе полетим в Космос! Вы согласны?

— Согласен.

— А Жюль Верн пусть себе плавает под водой, хоть все двадцать тысяч лье… Мы предназначены для Космоса… Для простора, для солнца, как писал один бездарный поэт… Правда?

— Да, Мария!

— Марийка!.. зовите меня Марийка!.. Не доросла я еще до Марии… Мария — великое имя, как писал другой поэт, немного более талантливый, чем первый…

— Сдаюсь! Ничего не понимаю!

— Я вас научу! Еще никто не вышел из этого дома НЕУЧЕМ!.. Жаль, нет шампанского, а то бы выпили по бокалу… Вы не пьете?

— Пью! Пью! — поспешил возразить он. — И еще как!

Она встала, подошла к нему, вроде бы посмотреть, выпил ли он кофе, наклонилась и поцеловала в волосы.

— Как мне нравится ваш чуб!

Он вздрогнул, попытался схватить ее за руку, но она уже отошла, смеясь:

— Была когда-то такая песня… «Чубчик» называлась… Вы ее знаете?

— Нет.

— Эх, молодое поколение… Ничего-то вы не знаете!.. Эту песню пел мой дед в тюрьме… А от деда ее выучила бабушка… В ней поется: «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый! Развевайся, чубчик, на ветру. Сибирь ведь тоже русская земля…» Красиво, правда?

Она попыталась ее спеть, но не смогла вспомнить мелодию, вскочила и принялась рыться в старых пластинках, оставшихся еще от бабушки. Балтов уже терял терпение. Он боялся, что, если она найдет эти пластинки, пропадет назначенное им заседание. Поэтому он взял со стола часы и сказал, что уходит. Поблагодарил за кофе, за беседу… и за космос. Поблагодарил и за новую песню, которую когда-то пела ее бабушка, а до этого и ее дедушка, когда сидел в тюрьме. И пообещал выучить ее, когда придет в гости следующий раз, если, конечно, его пригласят.

— Подумаю, — ответила Марийка, провожая его до ворот. Он взял ее за руку. Задержал в своей, как задерживают руку любимой девушки, вздохнул и, улыбаясь, добавил:

— До следующего рейса… в Космос!

— Всегда готова, товарищ командир!

Закрыв за ним калитку, она бегом бросилась в дом. Даже не глянув на разбросанные по столу и этажеркам книги, упала на кровать лицом в подушку и заплакала. Рыдала, как ребенок, сама не зная почему. Если бы кто-нибудь увидел, как она вздрагивает и обливается слезами, наверное, подумал бы, что она сошла с ума. А она и сама не знала, почему плачет и чего хочет. Наплакавшись вволю, она увидела, что на дворе уже стемнело. Потеряв представление о времени, она даже не понимала, какой сегодня день и число. Осмотрелась. Увидела разбросанные книги. Среди них смиренно лежала и толстая книга с автографом. Ей показалось, что кто-то нарочно оставил ее раскрытой, чтобы напомнить о каком-то несуществующем прегрешении. Она протянула руку, осторожно вырвала страницу с автографом, разорвала в клочки и выбросила в мусорное ведро. Потом долго смотрела в окно. Яблоки уже начали краснеть. Скоро начнется сбор винограда. А там и зима! Останется она одна-одинешенька, даже без бабушки, которая пела ей когда го странную песенку про Сибирь… и про чубчик кучерявый… Где он сейчас?.. Двадцать тысяч лье по земле или двадцать тысяч лье в небесах?.. Смешно. Странно. И она открыла окно, чтобы быстрее высохли слезы. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь видел ее заплаканной!