Вадим Сикорский - Капля в океане

Правда, у обезьяны было одно бесценное достоинство: она была нема как рыба, за исключением редких, раз в неделю, диких, джунглевых гортанных вскриков, гулкого карканья, если что-то ее пугало.

Вначале он воспротивился «прописывать» обезьяну, но потом согласился. Из-за сочувствия, вызванного жестоким обращением предыдущего владельца, фокусника. А как все смеялись еще одному его шутливому объяснению, почему он согласился:

— Когда Пусик расцарапал уже на третий день шею и щеку жене, я сказал: оставляй! Сам я всю жизнь жаждал ее крови, но не мог. А Пусик сразу.

А как Пусик ел однажды раков! Взял предложенного ему огромного рака и, словно бы всю жизнь просидел в пивной, стал есть. Он оторвал сперва одну клешню, выел, как положено, разгрыз и еще пососал. Потом вторую. Затем оторвал шейку, причем не просто оторвал, а по всем правилам, вывернул ее, будто корень. Сперва пососал, потом очистил, как крутое яйцо, съел мясо и еще пососал самый кончик. Выдернул за лапки брюшко из панциря, опрокинул панцирь в рот, а затем съел и обсосал все брюшко. Чудо!

Вера очень любила Пусика. Как-то после очередного грандиозного обезьяньего скандала решилась, отдала было Пусика знакомым. А наутро встала с заплаканными глазами, мрачная и злая. Весь день рыдала в своей комнате и раскладывала идиотские жалкие пасьянсы. Она, как большинство женщин, чрезвычайно суеверна и верила в карты и в судьбу. И уже к вечеру не выдержала и взяла Пусика обратно.

Видимо, все нерастраченные и чем-то, кем-то до него обиженные, отпугнутые, осекшиеся ее чувства, все теперь обратились на обезьяну, что, как младенец, невинна. А к людям — требования, счета и прочее. Может быть, вообще поэтому многие так любят животных? Сами люди оттолкнули их к животным?

А возможно, Пусик сублимация ребенка? Вера очень хотела ребенка. И вот Пусик — вечный младенец. Который никогда не вырастет, не разовьется во взрослого мужчину и не покинет ее. Не оторвется в самостоятельную жизнь. Она всегда будет нужна этому лохматому ребенку с его цепкими ручками и забавно гримасничающей мордашкой.

Но потом, когда Пусик стал окончательно полноправным членом семьи, она стала и к нему предъявлять свои стальные требования. Только заботой выделяя его. И часто повторялись такие сцены: лупит, например, обезьяну, добиваясь, чтобы она, как человек, пользовалась туалетом.

— Она же не понимает. — Он выскакивал на шум и на защиту.

— Дурак, — привычно открикивалась Вера. — Она все прекрасно соображает.

И Вера продолжала бороться с обезьяной за культуру быта, за прекрасную идею чистого сосуществования обезьяны и человека.

Но обезьяна играла еще одну роль в жизни Веры.

Эффектное появление на улице, во дворе, на даче с роскошной королевской мартышкой в пышном белом жабо, сидящей у нее на плече, тоже очень много значило для Веры. Ведь мартышка принципиально ничем не отличается от шляпы, или лисьего меха вокруг шеи, или перламутровых век. Только обезьяна гораздо эффектнее.

Да, животные играют все-таки великую роль!

После смерти Фроси мать совсем осиротела. Остались у нее теперь только он, сын ее, да Софья Григорьевна — божий одуванчик, подруга еще с дореволюционного детства. И еще, конечно, очередная собака.

Роль собаки в жизни матери намного усилилась. Потому что сын ее был часто занят. Софья Григорьевна все чаще стала болеть. И, кроме того, предпочитала свою комнату на краю Москвы — поближе к природе и к своим несравненным пчелам.

Собака оставалась единственным существом, которое всегда рядом, точно так же как был при жизни всегда рядом Физик.

И хотя с собаками нельзя было, как с Физиком, решать кроссворды, читать вслух книги, детально обсуждать фильмы и события, то уж просто быть вместе с этим теплым любящим существом можно все время. Так же, как неразлучных тридцать лет с Физиком.

Когда он лежал, безмолвный, посреди комнаты, мать еще не осознала потери. Он был без очков. Впервые во всей его жизни. Там — о, это мистическое страшное «там»! — очки не нужны. Она не плакала ни дома, ни на кладбище. И только когда на следующий день после похорон мать наткнулась на письменном столе на очки, она зарыдала впервые, по-настоящему, в голос.

О, как нужен протез, заменяющий ушедшего человека! Но это невозможно: кто может еще стать душевным сиамским близнецом или хотя бы просто все время быть рядом. А Физик даже от зарубежных командировок, если нельзя было поехать вместе с женой, отказывался.

Никто, кроме собаки, не способен к круглосуточному ласковому дежурству около одинокой овдовевшей горюющей женщины.

Когда одинок, кому угодно обрадуешься. Как-то Вера уехала на гастроли в ту, домаринину эпоху, когда любовь была еще в разгаре. Прошла неделя, полторы… И вот однажды вечером он пришел домой и — такая тоска, такое вселенское одиночество. Сел читать, а по комнате все время жужжала большая, предзимняя муха. Громкая муха. Оглушительная. Она стала его раздражать. Он даже перешел в другую комнату, погасив в этой свет. Но большая черная муха появилась и там. Может быть, проползла под дверью на свет.

Он сложил газету в тугую полоску и стал за мухой охотиться, стараясь прихлопнуть ее. Муха на этот раз не улетела, а доверчиво сидела на стене и хлопотливо вытирала голову лапками.

Он не сентиментален. Но эту муху он помиловал. Ему пришла в голову несусветная мысль: возможно, мухе тоже тоскливо одной?

Никогда бы это не подумалось, если бы ему самому не было одиноко и тоскливо в эту ночь. И он тогда подумал: если это действительно так, черная большая муха, то как я тебя понимаю! Очень понимаю. Я тебя не убью. И даже не прогоню. Спокойной ночи, муха!

Потом он лег спать и уснул со спокойной совестью, словно и впрямь сделал какое-то доброе дело.

Аскольд Викторович, вспомнив это, усмехнулся, нельзя делать из мухи слона, а он тогда сделал из нее больше: человека.

Жалко мать. Слишком в ней живы воспоминания.

Словно включается сама собой, помимо воли, какая-то радио- или телепередача.

Ох эта запретная передача, любовная, из самых глубин души! Передача истории души, ее прошлого. Передача теперь запретная, потому что приносит только боль и разрушение в потрясенное, сегодняшнее, государство души.

Передача запретная, из-за границы сознания, из-за рубежей терпения. Нужны обязательно глушители: это и мажорные передачи радио, и жизнеутверждающие «Наука и жизнь», «Знание — сила», «Вокруг света», «Природа». И детективы.

Он опять провел рукой по волосам. Было поздно, но мысли его вдруг снова обратились к Вере с неожиданным остервенением. Семь лет он любил Веру, служил ей всячески. Годы рабства. Разве можно забыть этих ужасающих учеников на дому в ужасающем количестве? Приносивших свои жалкие деньги за два часа изнурительного урока. Чтобы каторжные сверхрабочие часы уничтожали благословенный вечерний отдых. И целые выходные дни. Чтобы эти часы, забирающие до капли его силы, его жизнь, складывались в рубли, недостающие для «нормального питания семьи», для «приличной обстановки», для того, чтобы жена «хоть как-то мало-мальски выглядела» и чтобы «ему самому не стыдно было выйти с ней на улицу или в гости». Да, воистину плох тот художник, который не мечтает стать пенсионером!