Вадим Сикорский - Капля в океане

Он шел на это, потому что любил, потому что не хотел ссор, ночного одиночества, в то время когда ее тело жжется рядом. Не хотел новых, сознательно идиотских обвинений его в неполноценности. И все равно не избегал скандалов, если не выдавал на-гора́ определенную сумму денег. Причем, сколько бы он ни выдавал, уровень питания оставался тем же скромным, зато в кухонном шкафу прибавлялись никому не нужные хрустальные бокалы и сервизы, а она в одиночку радовалась перед зеркалом новым тряпкам.

Его доказательства: «эмансипация — следовательно, уравнение доходов мужчины и женщины» — сдувались, как пушинки с ее очередной кофточки.

Так что же все-таки держало подле нее?

Ответа не было. Может быть, то, что она так смешна и категорична в своем мещанском совершенстве, с этими дурацкими сервизами, о которых она искренне говорила, оберегая: «У тебя нет ничего святого!» И «святое» смешило… Может быть, это?

И вот теперь последняя отвратительная ссора. Похоже, Вера действительно решилась с ним порвать, последняя надежда ее рухнула. С какой яростью она закричала о разводе и, хлопнув дверью его комнаты, ворвалась в свою и, опять хлопнув дверью, заперлась. Он, подойдя к ее двери, крикнул: теперь поскорей бы! А она спросила, верная дурацкой манере, вдруг высунувшись и потряхивая своими веселыми, злыми волосами:

— Надеюсь, ты мне пока разрешишь попользоваться дачей? Не побежишь жаловаться ее владелице, твоей мамочке драгоценной и горячо любимой? Дожить это лето.

— Пожалуйста, хотя уже скоро осень.

— Это намек?

— Да нет, живи сколько хочешь, — устало ответил он. — И перестань паясничать хоть сейчас.

— Ну, спасибо!

Хлопнула еще раз дверью и теперь заперлась прочно. Это было позавчера. Господи, как бы она взвилась, если бы узнала о вчерашнем решении матери продать дачу. Дачка хоть и маленькая, но пенсии не хватает ее содержать и ремонтировать. И он со своей зарплатой ничем не мог помочь.

А вот сегодня уже как ни в чем не бывало Вера позвонила с дачи и продиктовала длинный продовольственно-промтоварный список. Тон был обычный. И так каждый раз слова самых ужасных ссор разлетались, как пушинки с одуванчика, а все остальное крепко оставалось на том же месте и на стебле это совсем не отражалось.

Так-то так, все вроде бы так же, кроме одного: он за эти сутки много раз возвращался к мысли о разводе, обдумывал и старался прощупать развод чувствами, всерьез и до конца.

И ехать на дачу очень не хотелось, недаром он так обрадовался звонку — приглашению доктора на рыбалку.

Чай Аскольд Викторович успел выпить еще «под тетради», хотя любил в это время читать сладенький детективчик или романчик, легкий, как безе. С двумя-тремя неодухотворенными убийствами, с игрушечно-трудным расследованием легких смертей. Он шутил иногда, что самый гениальный в этом смысле Дюма. Хорош и Брет Гарт. А вот «под О’Генри» можно даже и рюмочку пропустить. Очень удобен Шерлок Холмс. Видны все белые нитки его сюжета, вся прозрачная наивность и схематичность его повествования. Но жуешь яблоко или сосешь конфету и читаешь, читаешь с каким-то утробно-духовным, кишечно-интеллектуальным наслаждением. Спасибо за это Дойлу и кондитерской фабрике.

А вот «под» величайших из величайших не поешь и не попьешь.

Аскольд Викторович все-таки встал со стула, хотя его сегодняшняя разгоревшаяся, полуденная память продолжала действовать с неутомимой силой. Выйдя в коридор, сразу же защелкал выключателями, зажег свет на кухне и в ванной, чтобы все сияло. Он любил яркий свет и покупал только расточительные лампы. Лампы меньше двухсот свечей, по его мнению, плохо справлялись с жизнеутверждением.

Аккуратно, как всегда, соблюдая вечерний туалет, он вернулся в свою комнату и хотел уже лечь в постель, когда раздался телефонный звонок. Черная трубка уже вторично за сегодняшний вечер засеребрилась Вериным голоском:

— Ты не забыл жидкость от тараканов?

— Не успел.

— Надо было успеть!

— Но мы же с тобой развелись.

— Тараканы тоже развелись… Ха-ха-ха! Такие же большие и противные, как ты. — Она смеялась, довольная, считая себя остроумной. — А насчет развода учти, — голос у нее пожелезнел, — если не передумаешь и в понедельник не позвонишь Алексей Дмитричу, и в ножки ему не поклонишься, да-да, и не извинишься, и не скажешь, что ты просто, не подумав, поспешил отказаться, учти, я с тобой развожусь совершенно серьезно. И немедленно. Привет.

И вот этот разговор вместо истинного продолжения и развития бракоразводного процесса!

Аскольд Викторович пожал плечами. Когда-то он ими гордился, как лось тяжелыми рогами. Усмехнулся: всегда она так! И угрожает, все угрожает, хотя это давно перестало его устрашать. Хоть сегодня, хоть завтра. Особенно если по ее инициативе. Почему-то это важно — чья инициатива.

Нет, Вера все-таки еще могла заставить его взволноваться. И без того у него было сегодня необычное состояние, предвещавшее яркую, неутомительную бессонницу. Правда, на следующий день или через день она откликнется лютой тяжестью в голове. Но сегодня он почти бог. Спать не хочется. Что же делать? Он накинул халат и вытащил из письменного стола дневник.

У каждого свой жизненный участок. Свой круг.

Участок, заросший своим чертополохом, но и с в о и м и цветами. Своя путаница корней в глубине, в жизненных и душевных недрах. И похожая на другие и нет. Своя. Может быть, даже и растения те же, а сочетание и соотношение другие.

«Так какой же мой круг?» — спрашивал себя не раз Аскольд Викторович.

Да вот он, его участок!

Он раскрыл толстенную, в которой и вправду были н е д р а, тетрадь, вернее, конторскую книгу. Толстую, как библия, но библия одной его жизни. Впрочем, он записывал не только эпизоды жизни, но и мысли. И о прочитанном, и обо всем.

Вот здесь все. Почти все. Все, что есть о н.

Так что же это за круг? Что за участок, если он теперь, в сорок шесть лет, опять запутался? И в корнях, и в ветвях. И в сорняках, и в цветах. И опять, как школьник, не знает, что ему делать, как жить.

Бывали времена ясности. Вроде бы конец путанице А потом, глядишь, опять все снова.

Он стал листать дневник и часто, задержавшись на той или иной странице, задумывался и старался оживлять события, записанные на ней, лица, те дни и даже мгновения. Потом на новой странице написал одну строчку: «Ссора, Вера сосватала работу. Развод». И закрыл тетрадь. Откинулся на спинку стула, и сразу же вспомнилось все это во всех подробностях и даже со всеми интонациями. Началось все с того, что Вера объявила:

— Нас пригласили в гости. Там будет один очень и даже очень важный туз. Я к нему уже подобрала ключики, подъехала. Он такой солидный, положительный. Он брат… одной… не важно. Я ему нравлюсь, он даже попытался за мной ухаживать. Ну вот. Я ему рассказала о тебе, о твоем положении, об окладе. Сказала, что ты никуда не хочешь лезть и потому сидишь на бобах. Конечно, я не сказала, что это ты по собственной лени сидишь. Ему ничего не стоит помочь, только пальцем пошевелить, такая он шишка. Так вот послезавтра, в среду, мы идем в гости к его сестре. И он там будет. И дело — в шляпе.