Вадим Сикорский - Капля в океане

Он и о них напишет, о своих соседях по квартире, простых людях, и как и что они ели и пили, чем жили. Напишет, как ученый. Он помнил обжигающую радость вначале от этой идеи: живая летопись! Нет, жизненная — так лучше и точнее. Жизненная летопись от ракеты до тети Галины, от водородной бомбы до беззубой соседки Любы.

Ура! Эта жизнь не зря! И это…

Да, но как и почему он все-таки женился на Вере?

Аскольд Викторович небрежно отбросил, как бухгалтер на счетах, несколько лет назад. Вот, вот эти страницы… Она была внешне и в общих чертах похожа на ту, другую, ушедшую, на Настю, и он не стал разбираться, что она, кто она, решив, что разобраться и жизни не хватит. У Веры все отклонения от ушедшей были, казалось, только в сторону светлого. Что ж, голодный может проглотить рыбу с опасной костью. Доверчивое животное в зоопарке благодарно принимает пончик с иглой.

Он был несколько месяцев счастлив.

Если бы поликлиники давали молодоженам бюллетень по страсти, он бы пробюллетенил круглосуточно целый год. А то и всю жизнь. Так ему казалось. Он Веру полюбил со всею ее кукольностью, смехом, глупостями. Стал в е р о м а н о м. И если они расставались хотя бы на день или два, ему ночью мерещилось: на подушке ее веселые волосы…

Игла в пончике, незаметно и сладко проскочив пищевод, вонзилась уже в желудок. И он, вспомнив, вздрогнул от холодного стального тона, которым она произнесла тот свой вопрос:

— Ты что, действительно уходишь из аспирантуры из-за этой дурацкой ссоры?

— Да. Я больше не могу. Ну ее к черту!

— Из-за этого бросать аспирантуру? Пригласил бы профессора лучше к нам. Познакомь меня с ним. Уж я-то сумею…

— Вера, оставь это. Я твердо решил.

— Ну, я тебя очень прошу, останься. Подари что-нибудь профессору.

Кукольное лицо ее изменилось: как бы нажали другую кнопку. Носик смешно наморщился, когда она неожиданно улыбнулась. Чуть-чуть неточные губы обнажили точные острые зубки.

— Взяточница! — сказал он, усмехнувшись, махнул рукой и вышел успокоиться. Перед домиком, где у Веры с матерью две опрятные комнатушки, был палисадник со скамьей. И он присел там, чтобы залить загорающийся гнев небом с холодными звездами и прикрыть пепелище акациями и листвой тополя.

Когда он вернулся в комнату, Вера сделала вид, что спит. Свет был погашен. Он щелкнул выключателем и прочитал записку, огромную для такого крохотного столика:

«Поезжай к матери. Я устала. В.».

Наказание отлучением от тела. Она часто применяла эту высшую меру в молодом супружестве. Доводя его до бешенства и до мысли о мщении. И в конце концов, она все-таки доигралась, допрыгалась, доотлучалась.

Первая его измена была именно из-за этого. Из-за невыносимого отчаяния обманутой плоти. Потому что тело — ребенок неразумный и обижается всерьез. И никакие умные увещевания взрослого разума не помогают. Ребенок топает ногами, рыдает в припадке бессильного гнева, глотает слезы обиды и искренней боли. Особенно если обман произошел при отягчающих обстоятельствах: сходили в ресторан, в кино или в театр.

Первая серьезная ссора произошла, когда путем неимоверных усилий Физику удалось получить для молодоженов десятиметровую комнату в коммунальной квартире. В дни первой любви у них была пятиметровая прикухонная комнатушка. И когда Аскольд Викторович спал, его большие ноги высовывались в кухню сквозь приоткрытую дверь. В Вериной комнате, где осталась мать, было семь метров. А здесь целых десять.

В день, когда он стал обладателем ордера, он восторженно внес в комнату новый полутораспальный пружинный матрац. Матрац был еще без ножек, но ему же не привыкать спать на полу. Потом сбегал за шампанским, закуской и расположил все прямо на паркете, на большом листе белой бумаги.

Приготовив все для своеобразного пикника, побежал на троллейбусную остановку встречать Веру. По дороге радостно думал, что ее мать, невзлюбившая его, правда, только из-за небольшого заработка, не будет отныне стучать в фанерную стенку в самый неподходящий момент и притворяться, что у нее сердечный приступ. Кстати, вот загадка для биологов: существует-таки ген мещанства и корысти, без изменений передающийся по наследству. И есть живые экспонаты: Вера и ее мать.

Но наконец-то у них своя комната! Уйма кубических метров рая вырублена из этой гигантской вселенной. Пусть еще пыльного, еще с выбитым стеклом и пахнущего кошками, но все это ерунда. Главное, окно прикрыто большим одеялом, отгораживающим их от улицы. Уединение — это же сейчас главное условие рая.

Вера царственно вышла из троллейбуса, и он нетерпеливо и радостно повел ее под руку в и х д о м. В рай.

Пройдя по маленькому коридорчику, он открыл их собственную дверь, и они вошли. Он запер дверь, снял с Веры пальто и заметил, что она в единственном тогда своем выходном платье и в лакированных туфлях. И от нее пахнет выходными духами «Красная Москва». Он жадно осмотрел ее всю.

Он осмотрел всю ее, упустив главное — ее лицо. Вернее, выражение лица. А то бы заметил разочарование, легкую дрожь обиды в уголках губ и то, как это все быстро сменилось окаменевшей, холодной злостью.

— Ну, давай садись, — весело предложил он, указывая на матрац на полу. — Будем праздновать!

Он уже взялся было сдирать фольгу с пробки шампанского, когда его остановил второй за их жизнь сильный укол стальной иглы:

— Я ухожу домой, до свидания.

Руки у него мертвенно повисли, бутылка шампанского коснулась колена и чуть не выпала. Он посмотрел пристально на ее лицо и увидел, что в нем застыла уже знакомая непреклонная злость. Холодная, презрительная злость сформировала все черточки ее личика, глаза как две горящие спички подо льдом. Уже видя и слыша, но еще не веря своим глазам и ушам, он спросил:

— То есть как? Куда домой? Теперь вот же наш дом.

Она сверкнула на него глазками и сказала тихим, пружинящим злостью и гневом голоском:

— Спасибо. Большое спасибо.

И вдруг в словах ее зазвучала ядовитая, злая ирония:

— Спасибо за такой дом! Чего же еще ожидать от такого идиота? Велика фигура, да дура.

И она стала натягивать пальто.

— Ты с ума сошла!

— Не стыдно ему приглашать даму (даму!), которую он еще считает женой, в такую грязную берлогу. Даже присесть негде! Ни стула, ни стола. Никакой мебели. Один только матрац, да и тот на полу. Об этом он позаботился! Еще бы, ведь это для главного занятия всей его жизни! Привел меня, как девку какую-то…

— Дура, дура, ты с ума сошла, — он вдруг стал кричать, не давая ей надеть пальто. — Ты же знаешь, что такое получить комнату! В Москве! Ты знаешь, сколько труда!..

— Не тобой получена, а твоим отчимом. Чтобы только от тебя избавиться. Так вот, пока ты ее, эту комнату, не отделаешь и не будет мебели, меня можешь не приглашать. И чтобы ремонт сделал как следует!