Омар Кабесас - Горы высокие...

Вот обо всем этом я и думал, прочитав письмо. Наступившая ночь не успокоила меня, я не мог заснуть и ворочался с боку на бок. К рассвету созрело решение — я отправлю ей письмо, и месть моя будет состоять в том, что в день моей смерти, когда гвардейцы изрешетят меня пулями, я не перестану смеяться, но моя улыбка, которую она увидит на страницах газеты, не будет принадлежать ей. И пусть она знает, что это улыбка человека непоколебимой морали, человека последовательного, любящего, это улыбка сандиниста, которая не принадлежит ей. Вот какой урок я решил преподнести ей. Разумеется, пока я читал ее письмо, обдумывал и писал ответ, я пережил много грустных и даже скорбных минут. Я быстро поддавался грусти, чувствовал себя подавленным, но внешне старался держаться спокойно. Не хотелось, чтобы о моей печали кто-то знал. Но меня не покидало чувство одиночества. Первый раз в жизни я почувствовал себя одиноким и покинутым…

Когда человек впервые поднимается в горы именно в таких условиях, в каких это сделали мы, ему приходится в корне менять свои привычки; иногда это причиняет душевные муки, потому что от обычной студенческой жизни ты переходишь к жизни партизанской, которая предполагает подчинение строгой дисциплине. Ты поднимаешься в горы и на протяжении двадцати четырех часов без отдыха движешься в каком-то определенном направлении. Собираясь идти в горы, ты заранее купил лекарства, спирт, вату, иголки и нитки, пуговицы, две-три пары обуви, бумагу, записную книжку… и другие необходимые вещи… Берешь с собой ножницы для стрижки ногтей, кинжал, свои фотографии… Выражение твоего лица обычное, одежда та же самая, что и в студенческой жизни, — свитер. Иными словами, ты остаешься прежним по своему внешнему виду, но сознание твое претерпевает значительные изменения. Ты уходишь из города, из привычного тебе мира. Уходишь из своего настоящего, которое становится прошлым именно в тот момент, когда ты переступаешь порог дома, где жил. Ты уносишь за плечами свое настоящее, когда идешь в горы, но оно остается позади, когда ты приближаешься к ним… Твое настоящее постепенно становится прошлым. Но ты идешь со своими мыслями о будущем, идеями, жизнью, которую ты только что прожил и которая еще свежа в твоей памяти. Потом все, что ты делал раньше, вдруг исчезает из памяти: ты забываешь, как проводил вечера, как дрался с мальчишками, как спал, ел, развлекался. Мозг наполняется свежей информацией, начинает интенсивно работать, но иногда наплывают воспоминания. День сегодняшний, отступая в тень времени, становится прошедшим. Ты идешь в горы, и все былое сползает с тебя, как чешуя, помимо твоей воли. Это твое самоотречение от настоящего как будто вырывается из твоей собственной плоти. И это очень больно. С этого момента ты уже не встречаешь людей, которых видел раньше в городе, не видишь всего того, что видел каждый день в городе; дома, стены, окна, тротуар — все это вдруг исчезает. Ты больше не слышишь шум машин, велосипедов, телевизоров, радио, криков продавцов газет, голосов городских детишек. Не видишь ни фильмов, ни афиш… и углубляешься в горы… Уже не видишь электрического света… и продолжаешь идти… Забываешь вкус и запах шоколада, рома, вина, конфет… По мере того как отдаляешься от города и все больше углубляешься в горы, ты постепенно освобождаешься от своих прежних обязанностей. И вот наступает момент, когда из твоего прошлого на житейском уровне, на уровне чувств, на уровне жизни у тебя ничего не остается. Там, наверху, в горах, было всего пятнадцать или, может быть, двадцать товарищей. Как же могли бы мы, пятнадцать или двадцать человек в горах, разгромить хорошо вооруженную гвардию Сомосы? Временами нам казалось, что пройдут долгие годы, прежде чем придет долгожданная победа, а ведь именно горы уносят в прошлое все настоящее, хотя разум твой не хочет смириться с этим. Там, в горах, от прошлого остались у тебя вещи, предметы, которые ты носишь в своем рюкзаке и которые питают воспоминания, что роятся в твоем мозгу. Бывает порой, что вещи теряются, и тогда ты готов прийти в отчаяние, потому что понимаешь: это было то, что связывало тебя с прошлым…

По мере того как теряются вещи, постепенно начинают нарушаться твои материальные связи, но гораздо страшнее, когда нарушаются связи духовные. Время ничего не прощает, оно безжалостно, оно неизменно проходит, и тогда ты теряешь все… и тогда ты теряешь память. Меняешься ты сам, меняются и твои вкусы и привычки: теперь ты носишь рубашку с длинными рукавами, никогда не видишь солнца, скрытого густой кроной деревьев, не видишь неба, так похожего, наверное, на небо Леона. В горах не видно ни луны, ни солнца, ни звезд — кругом лишь одна зелень. Кожа на твоем теле страшно бледнеет, исцарапанные руки уже не похожи на руки; они становятся грубыми и шершавыми оттого, что ты их не моешь, кожа грубеет, потому что ты часто держишь в руках мачете или топор, постоянно подтягиваешь лямки на рюкзаке, или вешаешь гамак, или снимаешь горячий котел с огня. Там, в горах, ты не увидишь своего отражения в зеркале; впервые я увидел свое лицо в зеркале примерно через пять месяцев после того, как ушел в горы. Я просто не узнал себя. У меня выросли усы, начала отрастать борода, а ведь раньше я и не собирался отпускать ее. Выражение моих глаз тоже изменилось. На лице появились глубокие морщины. Брови мои были сильно нахмурены, челюсти крепко сжаты, потому что человек плотно сжимает губы, когда он поднимается в горы… Так вот, когда ты смотришь в зеркало, то понимаешь, что ты уже не тот, что был раньше. Теперь ты находишься по ту сторону воспоминаний, ты уже стал другим. Тебя постоянно преследует тревога, ты чувствуешь, как врастаешь в среду, которая повелевает тобой. У тебя как у личности ничего не остается, кроме воспоминаний. Ты бережно относишься к ним, лелеешь и хранишь их в самой глубине души, и они придают тебе силы, поддерживают в тебе огонь.

Воспоминания — это самое интимное, что есть у тебя. Ты стараешься дать пищу своим воспоминаниям, освежаешь их в памяти, лежа ночью в гамаке и беспокойно ворочаясь.

А когда ты получаешь письмо, подобное тому, что написала Клаудия, воспоминания блекнут, разрываются на части, словно рвется единственная, невидимая нить, которая связывала тебя с прошлым. Получив письмо, я почувствовал себя страшно одиноким. И прошло какое-то время, прежде чем я нашел в себе силы отправить Клаудии письмо, которое закончил стихами о том, что не собирался умирать в связи с тем, что произошло, что сегодня наша борьба — главное дело жизни, что, если бы не «СВОРИС» (начальные буквы нашего лозунга «Свободная родина или смерть»), моя жизнь не стоила бы и ломаного гроша. Если бы смыслом моей жизни не была бы борьба за освобождение Никарагуа, я бы просто превратился в дерьмо.