Омар Кабесас - Горы высокие...

В капрале я узнала Мартинеса, сына старой Тичи. Видно, он боялся, что его признают, потому в селение не пошел, а поджидал на остановке. К счастью, Адольфину мы в другой дом еще раньше отвели, а потом передали ей, чтобы она шла к моей маме. Хорошо, что ее не было.

— Ты Мария Пия…

— Ты же знаешь меня!

А другой замахнулся палкой и прошипел:

— Я тебе, шлюха, покажу!

Тогда капрал Мартинес сказал:

— Брось, не бей, ей и так уже хорошо прописали.

Вмешался еще один:

— Никак нет, капрал! Если с ними церемониться, толку не будет.

— Так-то оно так, но ведь им уже хорошо вложили. Давай лучше этих ублюдков увезем, пока заваруха не началась.

В это время из селения к остановке подходили люди, и каждый спрашивал, что такого сделали Элио и Эмилио. И я им отвечала:

— Да они домой поспать с гор пришли.

А в горах они скрывались потому, что кто-то донес, будто они к банку на демонстрацию ездили просить скидку на удобрения и семена. Их дважды пытались схватить. Вот они и решили в горы уйти. Власти всегда по ночам рыщут. Хватают людей дома, а не в асьенде, чтобы хозяев не беспокоить.

А ведь сам хозяин асьенды и донес, что они в Сан-Сальвадоре были. В тот день многие, прикинувшись больными, отпросились с работы. Управляющий составил список тех, кого не было на работе, и передал властям…

Вчера я ездила в Илобаско навестить наших. Попросила разрешения поговорить с этим самым капралом Мартинесом, сыном Тичи. Но мне сказали, что он в отъезде, и спросили, кто я такая. Я ответила, что разыскиваю Элио Эрнандеса, которого забрали две недели назад. Гвардеец нудно и долго меня расспрашивал и все записывал в книжку.

Потом я пошла в сквер напротив тюрьмы и села на скамеечку отдохнуть. Тут и увидела, что из ворот вышел Вильям, парнишка, который всегда непонятно почему около полиции вертится. Он вроде их любимчика. Я его давно знала, потому что он часто в селении появлялся вместе с полицейскими. Может, он у них на обучении? Бог его знает!

Я ему закричала:

— Вильям! Вильям!

Может, через него что-нибудь передать удастся, думаю. И живет он при тюрьме в Илобаско. Все его знали, и потому я решила рассказать ему все как есть. Когда он подошел, я спросила:

— Вильям, ты видел Элио?

Он засмеялся и ответил:

— А как же!

Я опять его спросила:

— Он здесь, Вильям?

Тогда он мне ответил:

— Где же ему быть еще?

Я привстала от волнения со скамейки и опять спросила:

— Правда, Вильям, ты его видел?

Он мне ответил:

— А почему бы и нет?..

Я еще больше разволновалась. Какой он добрый, этот Вильям, дитя тюрьмы.

— Вильям, с ним ничего не случилось?

Он сказал мне, не переставая ухмыляться:

— Первые дни ничего. Их в чан с наперченной водой посадили. Сама понимаешь, каким огнем у них раны пылали. Потом били по-сумасшедшему, а потом натерли зубную щетку перцем и между ягодиц мазали. А после сунули эту щетку им в рот, чтобы зубы чистить.

Я спросила:

— Вильям, нельзя ли их повидать?..

А он продолжал, не слушая меня:

— Жара страшная была, и им несколько дней не давали воды. Тогда начальник спросил, не хотят ли они квакерского прохладительного, которое в бутылке стояло. Они ответили, что хотят.

Я уже не могла его дальше слушать и чуть не закричала:

— Живы они, Вильям?

— Конечно. Почему они должны быть мертвыми?

— Потому что свидания не дают с ними, будто их нет уже!..

А он продолжал:

— Элио умирал от жажды. Он схватил бутылку и начал жадно пить. Но тут почувствовал, что рот словно пламенем обожгло. Квакерская водица была с малатионом — это яд такой, который животным дают, когда чума. Мы все захохотали, увидев, как Элио прохладительного хватанул…

Я поняла, что он издевается надо мной, и попыталась его остановить:

— Вильям, бога ради, что с Элио?

А он, не переставая ухмыляться, ответил:

— Последний раз ему кость в плече выбили, кажется, ключицей ее называют. А вот Эмилио, наверное, отбросил копыта, не выдержал…

Тут и я не выдержала:

— Изверги вы! Отдайте хоть тело. Мать Эмилио умирает с горя. Элио в больницу надо, может, не поздно, я…

Но он отбежал от меня и, конечно, уже не слышал, что я кричала. А я поплелась на автобусную остановку, чтобы уехать домой…

А что дальше? А дальше… приехала я домой примерно в полвосьмого и тут же свалилась: жар поднялся, голову ломить стало. А около девяти в дверь постучали, Я спросила:

— Кто там?

— Открывай! — раздался снаружи чей-то голос.

Я переспросила:

— Кто там? Мне ответили:

— Открывай дверь, не то утопим в дерьме! Это власти!

Узнала я голос капрала Мартинеса, сына Тичи, и, собравшись с силой, крикнула ему:

— Сеньор капрал, мне не подняться, больна я!

Они опять свое:

— Открывай, Пия, открой, курочка, пио, пио, пио!

Это был Вильям, дитя тюрьмы.

Меня всю трясло от жара, но я собралась с силами и сказала своему десятилетнему сыну:

— Встань, сынок.

Но он мне ответил, что боится. Тогда я крикнула им:

— Погодите, я оденусь!

А они:

— Еще чего, так и будем ждать, пока ты, дрянь, оденешься!

Я схватила платье и в темноте надела его наизнанку.

— Подождите, — сказала я, зажигая фонарь.

— Не тяни. Или ты сейчас же откроешь, или дверь в щепки разнесем. Сколько можно ждать?

Поправила я платье и вижу, что дверь чуть не на меня валится. Едва успела к кровати отскочить, на которой с тремя ребятишками спала: девочкой семи лет, с тем, которому десять, и еще с грудным пятнадцати или, вернее, шестнадцати месяцев. Тогда они перевернули кровать, и я вместе со всеми ребятами очутилась в ларе с маисом.

Они орали:

— Дура, почему не открывала нам?

Сидя все еще на маисе с кричащими от страха ребятами, я ответила:

— Больна я, не трогайте меня.

— Вот теперь будет чему болеть! — заорал полицейский и ударил меня прикладом. Мне показалось, что глаз вылетел. А потом они били меня по ребрам, по спине и все ругались. Моя доченька закричала:

— Не бейте маму! — В отчаянии она бросилась на них. — Пустите ее!

Тогда полицейский замахнулся, чтобы ударить девочку по лицу, но я успела подставить руку, по руке он и стукнул. Боль была такая, словно руку перебили. Подскочил еще один и прошелся по моим ребрам.

Потом сын Тичи заорал:

— Если будешь властям сопротивляться, не то еще покажем! Мало тебе?

Мой шестнадцатимесячный сынок громко плакал у меня на руках. Я его держала, чтобы меня не убили, надеялась, что в ребенка стрелять не станут. А десятилетнего не было и слышно. От страха он замер, лежа на маисе.

— Получай еще! — кричал сын Тичи и колотил меня по спине. Колотил долго, а под конец так по ноге дал, что я до сих пор хромаю.

Потом капрал забрался на кровать и начал прыгать на ней, пока она не развалилась. Сетку из веревок разрубил, подушки распорол. На полу у меня стоял большой кувшин с очищенным маисом. Когда они покончили с кроватью, капрал Мартинес подошел и разбил его. Маис рассыпался по всему полу. Забрали новый отрез, который я купила детям на рубашонки, библию и со всем этим направились к дому моего свекра. Там они принялись стучать в дверь, а Вильям орал: