Михаил Каюрин - Кацап

— Может, вы и правы, — в раздумье произнёс Александр. — Вам виднее. Только вот странно как-то получается.

— Что странно? — Карачун развернулся к Кацапову всем лицом, уперся в него колючим взглядом, недобро прищурился. — Много недобитых врагов вдруг оказалось?

— Да. Били их, били в гражданскую войну. Выходит, и половины не перебили?

— Ничего странного в этом нет. Беляки со штыками и шашками в бой ходили, видны были, как на ладони. А эти, что сейчас находятся под моим присмотром — отсиживались по тёмным углам, как затаившиеся тараканы. Чтобы выковырнуть их из потайных щелей — потребовалось время. Вот и весь сказ.

— И всё же не верится, что все осужденные по пятьдесят восьмой статье — вредители и враги народа. Слишком уж много врагов набирается. Есть ведь среди них простые работяги, которые сболтнули лишнее по глупости, без злого умысла. Крестьянин, к примеру, который не сдержался и ругнул придирчивого председателя колхоза. Что же в этом враждебного? Неужели такой человек опасен для власти? Простые работяги по жизни всегда костерят своих нерадивых хозяев. Думаю, они, как я, например, попали в руки ретивого следователя и теперь будут ишачить за миску баланды все десять лет, если, конечно, не помрут к тому времени.

— Вот что, Сано, — поморщился Карачун. — Не ройся в куче дерьма в поисках копеечной монеты. Она не сделает тебя богатым. Если не хочешь нажить для себя неприятностей — брось думать о чужих судьбах. Из песка верёвки не совьёшь. От твоих сомнений ничего на зоне не изменится, а я к врагам народа жалостливее не стану. Передо мной поставлена простая задача — вытравить из башки этого сброда любую крамольную мысль, а не заниматься распутыванием и оценкой их злодеяний. И тебе не советую совать нос туда, куда не следует, если хочешь покинуть лагерь по звонку. Понял?

— Как не понять, Николай Павлович? Мне и пяти лет лишку за тот мордобой, который я учинил.

— Вот и оставь язык за порогом. Он, как говорится, не только поит и кормит, но и в тюрьму сажает. Это я к тому, что за подобные антисоветские рассуждения положено сообщать куда следует, после чего твоя безобидная статья переквалифицируется на политическую. А я, как представитель власти, до вынесения нового приговора вынужден буду отправить тебя назад в шахту, как неблагонадёжного. Ты ведь не хочешь возвращаться в забой, верно? — мутные глаза «кума» изучающе остановились на лице Кацапова.

— Мне здесь больше нравится, Николай Павлович, — ответил Александр, усмехнувшись. — Бить рыбу острогой как-то сподручнее, чем махать кайлом в забое. Да и ружьё носить на плече мне совсем не в тягость.

— То-то и оно. Свобода и жизнь для зека всегда была дороже чужих интересов. Своя рубаха ближе к телу, как говорится.

Вытерев носовым платком в очередной раз вспотевшее лицо, Карачун ненадолго умолк, задумавшись о чём-то своём, потом неожиданно проговорил:

— Рассказал бы ты, Сано, лучше о своём прошлом. Уж больно любопытно мне стало, чем ты жил до того, пока не угодил на зону.

— Чего тут рассказывать? — удивился Александр. — Вы моё дело читали, там всё прописано.

— Ничего там не прописано — сухая биография, набор слов и цифр на одном листке.

— Ну, хорошо, расскажу. Только, с какого места вас интересует моя жизнь? — спросил Александр, продолжая пребывать в недоумении от необычной заинтересованности «кума». Ему было невдомёк, с чего вдруг начальник лагеря проявил любопытство к прошлой жизни рядового зека, которых в колонии насчитывается больше тысячи. Пьяная блажь или же намеренное выявление неблаговидных фактов, которые впоследствии можно будет использовать для шантажа?

— Как ты тискал титьку матери — мне неинтересно, — осклабился Карачун. — А вот чем занимался, когда стал зрелым мужиком — хотелось бы услышать.

Александр немного помедлил, прокручивая в голове события минувших лет, и спокойно, чуть раздумчиво, будто взвешивая каждый поступок, изложил в подробностях свою жизнь вплоть до дня вынесения приговора суда. Рассказывал долго, прерываясь иногда на несколько минут. И голос его после каждой паузы менялся. Иногда он был весёлым и звонким, чуть насмешливым, потом словно угасал, становясь тихим и даже прискорбным. Кадык на горле в это время словно оживал, поднимался рывками вверх, помогая сглатывать подступивший ком.

— Вот так и прошли мои лучшие годы, — усмехнувшись, закончил он своё повествование немного печальным тоном.

— Да-а, потоптал ты землю-матушку, — покачав головой, машинально произнёс «кум», думая о чём-то другом.

Некоторое время оба сидели безмолвно, уставившись в две невидимых точки на противоположном берегу реки.

Там, за воркующей Печорой, лес уже сбросил с себя золотистые блики, потемнел и готовился отойти ко сну. Да и на левом берегу деревья тоже поменяли цвет, набухли плотной чернотой, погружаясь в ночную дремоту. Совсем незаметно смолкли неугомонные птицы, затаившись до утра где-то среди густых веток. Вокруг стояла первозданная тишина, и с трудом верилось, что где-то далеко отсюда шла война, рвались снаряды, трещали пулемётные и автоматные очереди, падали на землю сражённые насмерть люди, кричали, стонали и хрипели раненые. Всё это было очень далеко и неправдоподобно.

— Может, покажешь мне, как лучишь рыбу? Слышать — слышал, как это делается, а самому лучить не приходилось.

— Отчего не показать? Покажу, конечно, — отозвался Александр. — И не только покажу, у вас будет возможность самому забить хорошую щучку.

На лице Кацапова скользнула снисходительная улыбка, он добавил:

— Рыба всегда кажется вкуснее, если ты добыл её самолично.

— Тогда чего губой трясти вхолостую? — воодушевлённо выразился Карачун. — Вперёд, и с песней!

Уже через полчаса они, стараясь не шуметь, тихо спускались по реке вдоль заросшего камышом и мелким кустарником берега. Карачун стоял в носу лодки на коленях и держал в руке факел, рассматривая в прозрачной воде травянистое дно реки. Александр устроился на кормовом сиденье и бесшумно управлял веслом. Внезапно Карачун, не оборачиваясь, взволнованно вскрикнул:

— Сано, тормози!

— Что такое?

— Вижу щуку в траве.

— Большая?

— Крокодил, метра два, не меньше.

— Может, это бревёшко какое?

— Я, Сано, не слепой. Рыбина это, горбатая и с плавником, два раза хвостом вильнула.

Александр повёл веслом назад, лодка остановилась.

— Николай Павлович!

— А?

— У вас под ногами лежит верёвка, привяжите к ней острогу, — сказал он тихо.

— Зачем?

— Чтобы щука не унесла её вместе с собой. Силищи в ней немеряно, может вырвать из рук.

— Да ну?

— Делайте, как я сказал.

Карачун послушно пропустил верёвку через ушко в деревянном черенке остроги, завязал в узел.