Михаил Каюрин - Кацап

Карачун сдержал своё слово. Он выделил Кацапову пустующее помещение кладовой в хозяйственном блоке. Через две недели помещение было уже не узнать. Александр соорудил в углу небольшую кузницу с горном и мехами, изготовил верстак, установил печь-буржуйку. Карачун обеспечил необходимым инструментом.

Главная ценность заключалась в том, что помещение имело отдельный вход, ключи от которого имелись только у Кацапова. О таком подарке можно было только мечтать. Александр понимал, что в самое ближайшее время он обязан будет зарекомендовать себя профессиональным мастером. Иначе «кум» вышвырнет его из тёплого места и отправит в самый гиблый забой. Оттуда возврата уже не будет.

Пока шло переустройство помещения, он напрягал всю свою память, вспоминая о продукции цеха ширпотреба, в котором ему довелось поработать. Вспоминал разные приспособления и лекала, имевшиеся у спецов цеха. Изготовил несколько штук по памяти.

И дело пошло. Он мастерил из жести ёмкости разных размеров и конфигураций. Это были чайники, бидоны, ведра и ведёрки, различный инвентарь для лазарета и посуда для кухни. Ковал сувениры и детские игрушки для офицерского состава. Ковал, паял, лудил, вырезал, строгал, пилил, сверлил… Исходным материалом служили жестяные банки из-под консервов, бросовый металл и дерево.

Жить стало легче. У него появился дополнительный источник пропитания. Заказчики благодарили по-разному: кто-то из лагерного персонала тихонько совал ему сверточек с куском сала или масла, кто-то приносил немного мёда, кто-то угощал домашней сметаной и куском курицы, а кто-то просто оставлял на верстаке пайку ржаного хлеба. Такое случалось не часто, но силы организма удавалось поддерживать на том уровне, чтобы не превратиться в доходягу. Да и физические нагрузки в мастерской были несоизмеримы с теми, которые несли заключённые в забое.

Всего этого Александр мог запросто лишиться уже в ближайшее время. Кто будет новым «кумом»? Как он поведёт себя? Оставит ли мастерскую или ликвидирует за ненадобностью? А если оставит, то не найдёт ли ему самому замену из числа блатных?

Вопросы витали в голове один за другим. Он продолжал смотреть на огонь так пристально, словно боялся проглядеть ответ, который должен вот-вот мелькнуть среди пляшущих языков.

«Повезло хозяину, — думал Кацапов с завистью. — Вырвался из тухлого мира. На фронте в сто раз лучше, чем здесь на островке ада. Хотя в положении «кума» лучше ли? Он офицер, начальник лагеря, а не униженный бесправием и голодом зек. Жизнь ему здесь гарантирована железно, а на войне смерть дышит в затылок каждую минуту. Для него это существенная разница. А вот мне на фронте было бы лучше. Погибнуть от пули вовсе не страшно. Такую смерть можно принять за милость. Если ты не трус — твоя гибель станет частичкой общей победы над врагом. А здесь ты умрёшь в мучениях совершенно бесцельно и бесславно. Да и умрёшь ли? Умирают люди, о них остаётся память, им ставят памятники. Ты же просто сдохнешь от истязаний и голода, как бездомное животное. Без почести и без вести».

Размышляя, Александр смотрел в топку до тех пор, пока дрова окончательно не прогорели. Там, лениво перемигиваясь, вспыхивали и тут же угасали последние угли.

Он перевёл взгляд на старенькие часы на стене. Их ему принёс один из вертухаев и самолично повесил на гвоздик.

Времени оставалось ровно столько, чтобы успеть на вечернюю поверку.

Кацапов тяжело вздохнул, потушил свет, затем вышел из мастерской и запер дверь на замок.

На следующий день, едва забрезжил рассвет, к мастерской подъехал на лошади Карачун. Кацапов поприветствовал «кума» и без лишних слов забрался в его розвальни.

За воротами лагеря у коновязи Карачун остановил лошадь, распорядился:

— Вылезай! Иди посмотри, всё ли я для тебя положил?

Александр подошёл к саням, отвернул край тулупа. Под ним лежало в чехле знакомое ружьё и тощий вещевой мешок. В мешке были две банки с порохом и дробью разного калибра, охотничий нож, в холщовой тряпке завёрнута буханка ржаного хлеба, банка тушёнки и небольшой бумажный куль с перловой крупой.

— Всё, — коротко ответил Александр.

— Тогда поезжай. Даю тебе ровно три дня. На больший срок не рассчитывай. К моему приезду сохатый должен быть разделан.

Карачун дёрнул за вожжи и, не оглядываясь, поехал в сторону рудника. Через пару минут и кобыла Александра мелкой рысью побежала в противоположном направлении.

Природа отсчитывала второй день ноября и успела уже забросать пожухлую траву полуаршинным слоем снега.

«Самое время на лося сходить, — отметил про себя Александр. — И следы видны, и преследовать не так трудно, если сохатый вдруг раненым уйдёт. С моими силёнками за ним не угнаться. На первом же километре лягу с вытянутым языком».

Погода словно решила поиздеваться над ним. Не успел Кацапов отъехать и пару километров, как поднялся ветер. Выскочившее из-за горизонта робкое солнце в одно мгновение укрылось за рваными белесыми облаками. Небо посерело, бегущая навстречу снежная даль кристальной белизны враз помутнела, словно нахмурилась отчего-то. Низовой ветер создал позёмку, а затем поднялась слабая метель.

«Вот, чёрт, — недовольно подумал Александр. — Этого ещё не хватало! «Кум» отмерил три дня на всё про всё — как тут уложиться с такой погодой? Изба вымерзла, придётся печь протопить основательно. На это полдня уйдёт, а то и больше. Потом сохатого надо будет где-то отыскать. Старые следы занесёт снегом — попробуй вычислить, в каком месте он гуляет?»

Потом мысли Александра вернулись к вчерашним размышлениям. По-прежнему не давала покоя весть о смене руководства лагеря. Теперь его жизнь будет зависеть от воли одного человека. Податься в штрафной батальон уже не получится — наложен запрет. Набор добровольцев на фронт был в конце лета прошлого года, когда он «отдыхал» на Печоре. Сейчас в лагере большой мор заключённых, на руднике нехватка рабочих рук, а план поставок угля только наращивается.

Лагерный писарь, который заглядывал к нему в мастерскую, обмолвился, что смертность на руднике составила за полугодие почти двадцать пять процентов. Это значит, каждый четвёртый невольник уже зарыт в землю неподалёку от зоны. В бараке стало намного просторнее, верхние нары пустуют наполовину.

Вольготно чувствуют себя лишь блатные. В забой они ходят для галочки — норму за них делают мужики и политические.

Сейчас приходилось лишь сожалеть об упущенном шансе отправиться на фронт в составе штрафного батальона. Карачун, приезжая к нему на заимку в августе прошлого года, похоже, преднамеренно умолчал о формировании такого подразделения. Хотя, вполне возможно, просто не вспомнил.