Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Тредуп стоит еще некоторое время, опустив голову, с повисшими руками. Затем, совершенно неожиданно, тихо говорит: — Всего хорошего, — и, повернувшись, удаляется.

Троица приходит в движение.

Шеф, торопливо, сдавленным голосом: — Траутман, догоните его. Дайте ему сто марок. — После паузы: — Пятьдесят.

— Еще чего! — преспокойно возражает Траутман. — Швырять деньги? Очень нам нужно. Вот вы какой, господин Гебхардт, стоило ему лишь выжать слезу, и вы тут же расчувствовались… Ничего, перебьется. Сорняки — они живучие.

У подъезда редакции «Нахрихтен» Тредупа встречает Элиза. Мельком взглянув на лицо мужа, она берет его за руку.

— Пошли, Макс.

Они молча идут по Буршта, потом дальше, по Штольперштрассе. Идут медленно, он смотрит прямо перед собой, она молча шагает рядом.

Она только взяла в обе ладони его руку и беспрерывно поглаживает ее, ободряюще. Они шагают не спеша, уже заметно, что женщина беременна.

Потом Элиза ногой открывает калитку, они идут через двор, он машинально отпускает ее руку, достает из кармана ключи, отпирает дверь. Проходит прямо к столу, садится, как есть, в шляпе и пальто, и устремляет взгляд в одну точку.

— Ганс еще на гимнастике, — сообщает Элиза, — а Грета, наверно, у подружки, уже к рождеству готовятся.

Он молчит.

— Конечно, лучше переехать в Штаргард. Ты же знаешь, там у меня сестра, Анна. И родители рядом. Тоже помогут нам. Ведь все эти годы мы их ни о чем не просили.

— Крестьяне! — зло говорит он. — Так они нам и помогут.

— Оглядимся, откроем лавку. Только не табачную, курить сейчас стали меньше, денег у людей в обрез. Я думаю, лучше — продуктовую.

— На наши-то гроши! — усмехается он.

— Начнем потихоньку. Оптовики тоже дадут кой-какой кредит. Дело пойдет. Главное — начать.

— Нет, нет, нет, — кричит он. — Не хочу опять начинать. Сто раз начинал, и только глубже увязал в грязи. Надеялся, старался, и все впустую. Ничего у нас не выйдет, Элиза. Нет смысла суетиться.

Она гладит его по виску: — Ты сейчас расстроен, понимаю. Какие же они подлецы, отступились от тебя, а ты столько услуг оказал им… Только не надо отчаиваться, Макс. Ведь мы сумели поднять детей, Грета уже помогает мне по хозяйству, Ганс тоже разумный мальчик. Детство у них было хорошее. И обеспечил его им ты, Макс.

— Нет, Элиза, ты…

— Ты, Макс! Возьми другие семьи, где отцы пьянствуют, распутничают, бьют детей, запугивают их. Ты ведь всегда был хорошим отцом, помогал делать уроки, мастерил игрушки. Вспомни, как ты в прошлом месяце носился по городу, пока достал четырех рыбок Гансу для аквариума. Ни один отец не сделал бы этого. Ни один. И все вечерами, после работы, усталый!

Он внимательно слушает. Глаза его оживают.

— И неправда, что у нас ничего не получается. В последние месяцы мы приобрели и белье и одежду. А столько чулок и носков у нас вообще не было с тех пор, как мы поженились. Триста марок у меня еще есть, да и те девятьсот девяносто.

— Вот видишь, как хорошо, что я их еще не забрал?

— Макс, надо забрать сегодня же. А завтра утром первым поездом поедешь в Штаргард. Я дам тебе письмо к Анне, можешь у нее остановиться. И кормить тебя будет, рассчитаемся с ней потом.

Подыщешь комнату, не меблированную, хорошо бы с садиком, хоть небольшим. Завтра вечером пошли мне открытку с новым адресом, я все уложу, и через три дня будем вместе, в Штаргарде.

— Да, — говорит он. — Да.

— Увидишь, какие в Штаргарде обходительные люди. Не то что альтхольмские Михели. — Она смеется. — Познакомься там с Францем по кличке «Не дай бог». Обхохочешься. Ладно, потом расскажу…

— Слушай, Элиза, — говорит он, оживившись, — так если ехать за деньгами, в Штольпермюнде, надо успеть на поезд четыре десять. Пора бежать на вокзал.

— Беги, Макс, беги.

— О, Элиза, — он останавливается. — К черту всю эту грязь и ложь! Хочу опять быть честным. Жить по совести.

— Хорошо, Макс, ну иди же.

— Да, пора.

— Когда вернешься?

— В десять пятнадцать. В пол-одиннадцатого буду дома.

— Счастливого пути, Максик.

— До скорого, Лизхен.

Она смотрит, как он торопливо шагает по длинной Штольперштрассе. Смотрит ему вслед, пока он не скрывается за углом.

В это же время в зале суда готовятся к допросу свидетелей из альтхольмской полиции.

Однако адвокат просит допросить вне очереди одного из свидетелей защиты, крестьянина Банца с выселка Штольпермюнде. Человека этого тяжело ранили на той самой демонстрации, он все еще серьезно болен, и нельзя от него требовать, чтобы он приезжал сюда еще раз.

Прокурор резко возражает: — О свидетеле Банце, как таковом, обвинение слышит впервые. Ни в одном протоколе тяжело раненный крестьянин Банц не упоминался. И насколько обвинению известно, не существует также и какого-либо судебного решения о вызове в суд непонятно откуда взявшегося свидетеля. Предлагаю не заслушивать этого человека.

Защита объясняет, что о данном свидетеле не было ничего известно, так как он, будучи тяжело раненным, лежал у себя дома в отдаленном выселке. Защита ходатайствует о заслушивании этого важного свидетеля.

Обвинение требует решения суда.

Суд удаляется и через три минуты объявляет, что свидетель должен быть заслушан.

В зал входит Банц из выселка Штольпермюнде. Высокий сухощавый крестьянин, спотыкаясь, устремляется к судейскому столу. В правой руке у него палка, которую он волочит за собой, в левой — какой-то белый сверток. Едва приблизившись к судьям, он, захлебываясь, начинает говорить: — Господин председатель, вот что я вам…

Тот приподымает руку: — Минутку. Одну минутку. Сейчас вы все расскажете. Только сначала мы должны знать, кто вы. Ваша фамилия Банц?

— Да, — буркает Банц.

— Имя?

— Альбин.

— Сколько вам лет, господин Банц?

— Сорок семь.

— Женаты?

— Да.

— Дети есть?

— Девятеро.

— Ваша усадьба, кажется, в очень отдаленном месте?

— Ко мне, господин председатель, за целый год ни один человек не заглянет. У нас там одни чайки да дикие кролики.

— Так вот, господин Банц, я обязан привести вас к присяге. Вы должны подкрепить клятвой то, что скажете. Святость присяги… Да, господин прокурор, пожалуйста.

— Обвинение возражает против допущения к присяге свидетеля. Как мы только что слышали, свидетель утверждает, будто ранение нанесено ему полицией. Если предположить, что это правда, то возникает крайнее подозрение, что свидетель повинен в преступном действии, при совершении какового он и получил упомянутое ранение. Посему мы предлагаем пока что не допускать свидетеля к присяге.

Адвокат тем временем подкрался поближе к судейскому столу: — Нет ни малейшего основания не допускать свидетеля к присяге. Ранение он получил в тот момент, когда собирался выпить кружку пива, что, по нашему мнению, не является преступным действием.