Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Не могу знать, господин председатель, отчего он считает нас собаками…

— Нет, я имею в виду, что вы стояли один. Почему же он сказал, обращаясь к вам одному, «собаки»? Он сказал бы «собака».

— Не могу знать, господин председатель, отчего он сказал так. Но сказал, и все тут.

Председатель снова задумывается.

— А как выглядел сотрудник полиции, который крикнул вам это? — спрашивает он затем.

Банц вспоминает: — Такой невысокий. Худой, малорослый. В общем… хиловатый.

— Но вы смогли бы его узнать?

— Так разве наперед скажешь, господин председатель. Теперь с памятью у меня плохо стало.

Подумав, председатель возвращается к своему месту, за судейский стол, и что-то говорит асессору Бирла. Тот выходит из зала.

Банц с беспокойством смотрит ему вслед.

— У вас, кажется, была тогда с собой палка, господин Банц? — спрашивает председатель.

— Да, палка была.

— А вы не угрожали ею?

— Как можно, господин председатель!

— Ну, может быть, покрепче ухватили ее? Ведь вы наверняка были сильно взволнованы…

Двери распахиваются, и в зал, ведомые асессором Бирла, входят человек двадцать полицейских. Возле судейского стола они выстраиваются в две шеренги.

— Я намерен, — заявляет председатель, — поскорее внести ясность в дело Банца, оно еще весьма неясно для меня, но важно для характеристики действий полиции. Вот это сотрудники альтхольмской полиции, которых пригласили сегодня в качестве свидетелей. Если господин Банц не обнаружит среди них обидчика, то назавтра мы пригласим остальных… Служитель, включите свет.

Гимнастический зал словно озаряется солнцем. С побелевшим лицом, опираясь на палку, Банц стоит перед двумя рядами полицейских. В какую-то секунду он бросает быстрый взгляд назад — не на защитника, а в тот угол, где за столиком в одиночестве сидит муниципальный советник Рёстель, ибо асессор Майер еще не вернулся из Штольпе.

Председатель суда выходит из-за стола.

— Так, господин Банц, давайте-ка пройдемся вдоль шеренги. Внимательно посмотрите на каждого. Того, кого вы имеете в виду, может и не оказаться. Здесь не все сотрудники полиции. Я поговорю с каждым из них, чтобы вы услышали и его голос…

— Господин председатель, я уже поглядел, можете их отослать, моего тут нет.

— Господин председатель окружного суда! — кричит из второго ряда верзила Зольдин. — Господин председатель! Это он! Тот самый, который ударил меня палкой. Держите его!..

Председатель от толчка Банца отлетает к шеренге полицейских. Банц прыжками несется к столику советника Рёстеля. Тот пытается преградить ему дорогу, но получает удар палкой. Позади столика дверь на школьный двор, Банц распахивает ее и бежит через двор в здание школы (ведь у ворот стоят шуповцы!)…

Зал бушует, все устремляются к дверям, свидетели разбегаются. Прокурор кричит: — Пристав, следите за подсудимыми!

Полный хаос.

Банц, тяжело дыша, на мгновение останавливается в просторном вестибюле у лестничной клетки. Широкие ступени заманчиво ведут наверх, но он понимает: это западня. Через десять — пятнадцать секунд начнут обыскивать все здание.

Сбоку — узкая лестница в подвал, Банц спускается по ней. Внизу железная дверь, открыта. Более того: в замке торчит ключ. Вытащив его, Банц входит в темный подвал и изнутри запирает дверь. Ключ остается в замочной скважине.

Длинный коридор со множеством дверей слева и справа ведет прямо. Банц следует в глубь коридора, откуда навстречу движется поток тепла. И вот он в котельной центрального отопления. Под двумя большими котлами огонь. Вода шумит. Ну да, уже затопили, чтобы в зале было тепло. Рядом угольный погреб, а по другую сторону — дровяной чулан, где за дощатой перегородкой стоит колода, а на стене висит топор. Еще здесь таз, кувшин, мыло, кусок зеркала, а на крючке — дочерна перепачканные углем синие штаны и куртка истопника.

Банц снимает с себя пиджак и жилет, поверх собственных брюк натягивает просторные синие, надевает и чужую куртку. Проверив содержимое своих карманов, оставляет себе часы, ножик и деньги, а все прочее вместе со снятой одеждой связывает в узел.

Лучше бы, конечно, сжечь, но жалко пиджак, почти новый.

Узел он прячет за кучей угля. Может, еще удастся разок заглянуть сюда, а может, пригодится тому, кто найдет. Грязи в угольном погребе вдоволь. Хорошенько натерев ею лицо и руки, Банц смотрится в зеркало и скалит зубы. Корзинкой для угля он осторожно толкает створки окошка. Оно выходит в световой колодец, ниже уровня тротуара. Колодец сверху прикрыт свободно лежащей решеткой.

Самое трудное — незаметно выбраться на улицу. А там он уже, считай, спасен.

Но, кажется, это совершенно невозможно. Почти беспрерывно над ним движутся ноги. Банцу надоело ждать, он возвращается в коридор и слышит возню за железной дверью, которую пытаются отпереть. Заглянув в несколько дверей, он наконец попадает в помещение, где ставят велосипеды.

Здесь то, что ему надо: есть выход наружу, в палисадник, но самая большая удача — велосипед, один единственный. Наверно, привратника.

Корзинку Банц оставляет. Забрав велосипед, он проворно выкатывает его наверх и еще на тротуаре прыгает в седло.

На улице довольно много народу; повсюду шуповцы и городские полицейские, но они, похоже, начисто ослепли. Ведь им запомнился тот Банц, который стоял перед судейским столом, а на этого угольщика в синей робе они вообще не обращают внимания.

И вот Банц на шоссе, ведущем в Штольпе. Он понимает, что маскировка и велосипед выручат его ненадолго. Пропажи скоро хватятся, сразу же оповестят всех сельских жандармов, и начнется погоня на машинах и мотоциклах. Да и крутить педали он долго не сможет, на побег из зала суда все силы ушли, болезнь то и дело напоминает о себе, порой так дурно становится, что едва руль удерживает. Минут через пять он слезает с велосипеда, кладет его за кусты и валится рядом. Недалеко же он ушел, всего только Грюнхоф миновал, а уж сил больше нет. Пусть попробуют взять его, сволочи! Нож выхватит, а там будь что будет, конец так конец!

Банц погружается в дремоту. Но вскоре он очнулся. Холодная земля мешала уснуть. Однако он взбодрился и не намерен сдаваться. Он пытается припомнить, кто из знакомых крестьян живет поблизости, но никого, кроме папаши Бентина, не вспоминает. Неизвестно еще, поможет ли этот папаша, ведь он не мужик, — баба в штанах. Да и возвращаться тогда придется в Альтхольм, а это уж никак нельзя.

Движение на шоссе, за которым он наблюдает сквозь редкий кустарник, малооживленное. Сейчас четыре, ну четверть пятого. Стало быть, часа полтора, как он в побеге. Здесь его искать уже не будут, поджидают, небось, на станции в Штольпермюнде или у него дома. Пускай ждут!