Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Обвинитель, твоя речь, — говорит судья.

Падберг выходит вперед, встает у самого края валуна и озирает собравшихся.

— Крестьяне Померании! — начинает он. — Вы пришли сюда в ночной час, призванные учинить суд над городом Альтхольмом! Три тысячи из вас были в городе. Мы были там гостями, мы поговорили с бургомистром и полицией: нам предоставили улицу, площадь, павильон. Как гостям Альтхольма. — Наклонясь вперед, Падберг пристально вглядывается в народ, словно кого-то выискивает, какое-то определенное лицо в массе лиц. И вдруг громко кричит: — Эй, ты! Старик! Ты еще чуешь, как тебя огрел резиновой дубинкой сопляк-шуповец? Небось впервой ударили с тех пор, как был парнем: это город Альтхольм наградил тебя синим орденом своего гостеприимства. А ты, озорник, из земледельческой школы? Здорово было, да? Как тебя гоняли от павильона до вокзала, а потом от вокзала по разным улицам. Это они с тобой просто так, поиграли в зайчишку и охотников, чтобы ты потом, на отцовской земле, знал, как травить зайцев. Вот урок, который тебе преподали в Альтхольме.

А ты, вон там, хозяин шести лошадей! Не тебя ли полоснули шашкой по плечам, и жена твоя всю ночь прикладывала холодные примочки к твоей разодранной коже? Двое были ранены, — сообщили в официальной сводке. Альтхольм! Было ранено три тысячи, и все три тысячи искалечены!

Защитник сказал: да, в тот день с вами обошлись плохо, но кто? Один. Один карьерист, который за счет крестьян хочет вылезти наверх, а городской люд, мол, не виноват. Так он сказал.

А я говорю вам, крестьяне, что городской люд виноват точно так же! Кто стоял на улице и глазел? Вы видели окна домов, разве там не было полно зевак?

Ладно, пусть они не могли вам помочь. Но что им мешало уйти? Разве они были обязаны стоять и молча глазеть? Вы слыхали, чтобы хоть один из них возмутился? Есть пословица: молчание — знак согласия.

Альтхольм был согласен!

Оратор делает паузу. Крестьяне по-прежнему молчат, Цеддис лишь догадывается об их присутствии, но вот сейчас от них донесся какой-то вздох, словно порыв ветра перед грозой. И хотя луна светит так ясно, на душе его так смутно, что лучше бы он остался дома и ничего не знал обо всем, что здесь происходит. Молодой парень рядом с ним, закрыв лицо ладонями, навалился грудью на куст и то ли плачет, то ли задремал.

А Падберг продолжает:

— Защитник сказал: там есть ремесленники, есть родственники, и вообще городской люд, они же не виноваты в этом, пощадите их.

Крестьяне! Именно они и виноваты! Именно их и должны вы покарать! Не полицейский болван, не жирный бургомистр виноваты, а ваши родственники и ваши свойственники! Кузнец, который подковывает твою лошадь, плотник, который ставит стропила на твой дом, — вот кто виновники!

Что Гарайс — красный и Фрерксен — красный, мы давно знаем. И давным-давно — с революции, до революции и до войны — знали, что нам несут красные: отчуждение собственности! Грабеж! Воровство! Принудительный труд! Распутство! Безбожие!

Но кто сделал бонз бонзами? Что они — пришли и захватили бургомистрово кресло на поле брани?

Нет, их избрали!

Избрали ваши родичи и свояки, ваши мастеровые, ваши купцы! И потому все они виновны!

Разве они не ведали, что творили, бедненькие горожане?

Ведали. Но горожанин, он такой: готов с любым договориться, с любым обделать свое дельце и ни с кем не хочет портить отношений.

А потому, крестьяне, никакой пощады! Покарайте альтхольмцев со всей суровостью, дабы они образумились и прогнали бонз. Вот тогда и снимете с них кару.

Итак, я предлагаю: крестьяне Померании, объявите виновным город Альтхольм целиком, со всеми, кто там живет и промышляет, с чиновниками и рабочими, полицейскими и женщинами. Все они виновны.

Толпа молчит.

И вперед выступает судья. Граф Бандеков. С кудлатой бородой, в высоких сапогах-дудочках, в пропитанной потом драповой куртке. Проведя рукой слева направо, он говорит: — Крестьяне Померании, все, кто живет с земли, если вы всё хорошо услышали, то скажите: слышали.

По толпе покатился глухой, нескончаемый рокот:

— …Слы — ша — ли!

— Крестьяне Померании, если вы признаете полицию Альтхольма виновной в преступлениях, содеянных в «кровавый» понедельник, то скажите: она виновна.

Глухой рокот: — Ви — но — вна!

— Крестьяне Померании, если вы, кроме того, считаете, что виновен и город Альтхольм целиком, со всеми, кто там живет, то скажите: виновен.

И снова: — Ви — но — вен!

Голоса звучат все громче и громче, переходя в беспорядочный крик.

Судья опять перечеркивает рукой воздух, тишина постепенно восстанавливается.

— Обвинитель, какого ты требуешь наказания для города Альтхольма? — Судья отходит назад, обвинитель выступает вперед.

Падберг вынимает из кармана бумагу и разворачивает ее. Судя по ее размерам, все видят, что это газета.

— Каждый из вас, наверное, слышал: содеявший убийство не находит себе покоя, его тянет на место преступления изо дня в день, совесть его не успокаивается.

И если бы вы даже не признали Альтхольм виновным, то можете прочитать в городской газете, как он сам сознается в своей вине. Нечистая совесть мучает его.

Вот что написано в альтхольмской «Хронике», я зачитаю вам всего две фразы:

«Я просто в ужасе: на каждом шагу слышу, что большой конный турнир крестьяне будут проводить не в Альтхольме…»

И дальше:

«Избави бог Альтхольм от бойкота со стороны земледельцев!»

Нечистая совесть сама себе придумала кару. Никакой бог не избавит ее от этого.

Крестьяне Померании, я предлагаю, чтобы все сельское хозяйство объявило бойкот городу Альтхольму и не снимало его до тех пор, пока он не раскается в причиненных бедах, пока не прогонит бонз, пока не станет с нами единым.

Пусть это будет их карой!

Падберг отходит назад. Поднимается неимоверный шум. Все говорят, орут, бормочут, угрожают, потрясают кулаками, спорят, ссорятся, кричат «ура» и кричат «долой».

Напрасно машет руками судья, его никто не слушает.

Молодой парень в кустах говорит: — Здесь слишком много крестьян, которые живут Альтхольмом.

— Ничего из этого не выйдет, — соглашается Цеддис, — знаю я крестьян.

— Зато крестьяне не знают вас, дружочки! — звучит чей-то голос, и две железных руки хватают обоих.

Сельскому жандарму Цеддису нужно всего пять секунд на размышление. Если этому долговязому крестьянину с тонкими губами и холодными глазами, который вцепился в него, удастся притащить своего пленника к валуну, то его, Цеддиса, опознают сотни, а то и тысячи крестьян, и он пропал.

Но даже если соглядатая отпустят подобру-поздорову, все равно ему крышка. Что он скажет своему начальству, коллегам из Лоштедта, своей крестьянской родне?