Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Ну, иди.

Цеддис взлетает в седло и скрывается в сумерках.

В Лоштедте он оставляет велосипед за школой. Лучше, если его, сельского стражника, сегодня никто не увидит; в трактиры заходить нельзя, ни одна душа не должна знать, что он здесь. Впрочем, в поселке мертвая тишина.

Он направляется через выгон на луга, шагая по мокрой от росы траве.

У ручья он находит иву, расщепленную морозами сверху донизу, — такое страшилище в темноте за сто метров не спутаешь с другим деревом, — и прячет в расщелине ствола свои ботинки с носками.

Затем, подвернув штанины, ступает в воду. Дно — чистый песок. Цеддис бодро идет вверх по течению.

Но вот ручей становится мельче, берег — плоше, а дно — илистым. Сосны уступают место зарослям ивняка, камышу и большим мшистым кочкам.

Теперь он продвигается медленно, ноги вязнут в иле.

Время от времени он останавливается, обтирает пот с лица и смотрит на звезды, сверяя по ним выбранное направление.

Внезапно он настораживается: пахнет дымом. Не может быть, чтобы это от костра с кургана. К тому же и ветер не с той стороны.

«Кто же тут в болоте развел огонь?»

И хотя он очень торопится на сход, пробудившийся инстинкт ищейки заставляет его свернуть влево.

Здесь местность ровнее, мшистых кочек меньше, больше ивняка и почва посуше. Запах дыма усиливается. Вот густой кустарник, а за ним слабый красноватый свет от костра.

Старший сельский жандарм Цеддис, остановившись, наблюдает. Дальше идти нельзя. Каждый шаг через кусты будет слышен тому, кто там скрывается, насторожит его. Ведь там, у небольшого, едва горящего костра, наверняка кто-то есть.

И старший сельский жандарм вспоминает романы про индейцев, которыми зачитывался еще мальчишкой: Карл Май, Ситтинг Булль и «Последний из могикан». Порывшись в карманах, он находит штук шесть пистолетных патронов. Жаль, за каждый из них надо отчитываться. Но что еще кинешь, когда кругом болото, ни камешка, одна грязь?

Он берет патрон и швыряет его в сторону, метрах в двадцати от костра, — будто там, в кустах, кто-то прошелестел.

Прислушался: в ответ ни звука.

Он бросает второй патрон, метра на два ближе к костру.

По-прежнему тихо.

Жаль кидать третий. А может, хозяин костра спит — ну что ж, придется его разбудить, хотя риск немалый, если тот окажется настоящим разбойником. Подождать? Времени в обрез, надо успеть на сход.

Цеддис, осторожно раздвигая ветки, старается ступать как можно тише, однако шорох и треск такой, будто сквозь кусты продираются человек двадцать. Да тут любой проснется.

Но когда он вышел на небольшую сухую лужайку, там никого не оказалось. Костер почти догорел. Тот, кто его разжег, исчез отсюда, по крайней мере, полчаса назад.

Но не навсегда.

«Вернется. Смотри, какую он себе соорудил конуру!» Поверх сплетенных ивовых веток натянуты два одеяла, на земле подстилка из сухого мха. Хороший приют в недождливую летнюю ночь.

И не проголодаешься здесь. На плоском камне у костра наполовину приконченный окорок. И банки со сгущенным молоком в ящике. Куча одежды. Велосипед. Еще съестные припасы, и — гляди-ка! — на переброшенном через ветку ремне подвешено охотничье ружье.

Цеддис напрягает память: о каких взломах он слышал или читал в последнее время? Может, это имущество краденое?

Собственно, следовало бы немедля вернуться в Лоштедт, разбудить коллег и попытаться схватить вора. Увы, этого делать нельзя. Как объяснить коллегам, почему он, Цеддис, бродит ночью не по своему району, в штатском, — и не сказать о сходе.

«Ладно, этот бродяга и завтра никуда отсюда не денется, — решает он. — Вот побываю на сходе, и будет ясно, что говорить».

Сняв ружье, он взводит курок и с силой бьет его о камни, — раз, другой, третий. Осмотрев результат, довольно ухмыляется: «Завтра ты меня не подстрелишь, дружок».

Он вешает ружье на сук и пускается в путь.

Часы показывают почти одиннадцать, и Цеддис уже близок к цели своего путешествия. Полная луна стоит высоко, но идти с каждым шагом все труднее: здесь, на краю пологой пустоши, истоки ручья и болотных вод.

Издалека уже доносятся голоса. Сначала Цеддис слышит лишь обрывки слов, долетающих сквозь кусты и деревья, потом все сливается в однотонный гул, несмолкаемый говор все нарастает…

Метрах в двадцати перед собой Цеддис обнаруживает ивняковую заросль и решает укрыться в ней.

Но едва он углубился в кусты, как чуть не отскочил назад: на его плечо опустилась чья-то твердая рука.

— Не шуми, камрад!

Это совсем молодой парень в рубахе, без куртки, небритый, бледный, и бледность его не только от лунного света.

— Тише, земляк, — говорит он. — Сейчас защитник выступает…

Отсюда, где они стоят, довольно хороший обзор: метрах в тридцати, у края болота, лежит большой валун; по ту сторону его — равнина, на ней причудливые островки можжевельника, несколько сосен-зонтиков, и тьма людей, лица которых сливаются в одно гигантское смазанное светлое пятно.

На валуне впереди стоят двое; позади них, спиной к Цеддису, тесно сгрудились несколько крестьян, он насчитал шестерых; один из них с бородой.

— Кто этот бородатый? — спрашивает Цеддис парня.

— Граф Бандеков, — отвечает тот.

«Он будто из берлоги, — размышляет о своем соседе Цеддис. — Но на обыкновенного вора или бродягу не похож. Наверное, у него свои причины не показываться крестьянам. Что ж, пока нам обоим здесь неплохо, хоть сыро, да безопасно, а там посмотрим».

Цеддису не видно защитника, старшины заслоняют его. Но голос его слышен — голос пожилого человека, звонкий, визгливый, сейчас он звучит торжественно, — вероятно, речь подходит к концу:

— …Да, поселяне, то, что обвинитель сказал против Альтхольма, так оно и есть. Но что такое Альтхольм? Я тоже Альтхольм. И мастеровые с торговцами — Альтхольм. И женщины с детьми — Альтхольм. И врачи, и наши господа пасторы — Альтхольм.

Я не знаю, как решат судья и старшины об Альтхольме, но подумайте о том, крестьяне, что виноватых всего несколько, а в Альтхольме живет много народу.

Тех, кто виноват, раз, два, — и обчелся. Один такой стоял на Рыночной площади и жал мне руку: «Мы оба альтхольмцы, говорит, постараемся, чтобы не было никакой несправедливости».

Но пощадите простых людей — тех, кто выпиливает косяки для тележных колес, кто кладет печи, кто кует подковы для лошадей, кто шьет конскую упряжь, кто мелет нам зерно и продает краски, кто находится с нами в родстве или в свойстве.

Пощадите их, крестьяне!

Да, нас позорно побили, нас топтали ногами, но мы будем бить только тех, кто бил нас. Остальных нельзя наказывать!..

Тишина. Старшины молча стоят на валуне, луна плывет над самой головой, так что тени от человека не видно — она вся под ногами; легкий ветерок налетит, шевельнет листвой, и опять тихо.