Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Штуфф оборачивается с багровым лицом: — Макс, гони его вон! Выбрось этого слизняка! Не то я за себя не ручаюсь.

Браун, уже надев шляпу, степенно: — Благодарю, господин Штуфф, я уйду сам. И почему именно вы так себя ведете? Ведь я тоже мог бы сказать об одном «читательском письме», написанном от моего имени…

Высказавшись, он уходит.

Штуфф молчит, выпучив глаза. Затем, обращаясь к Тредупу: — Самое смешное в жизни, что иные подлости рано или поздно кое-кому выходят боком, например, мне… Да включи же ты радио! Из Берлина грамзаписи передают… Нет, стой, я буду звонить. И выйди отсюда, не хочу, чтобы слышали, как меня мордовать станут.

В экспедиции Тредуп обнаруживает фройляйн Хайнце.

— Скажите, крошка, где может быть Венк?

— Спросите его лучше сами.

Тредуп делает общеизвестный жест, щелкая себя пальцем по горлу: — Это?

— О господи, возможно.

— Вы, детка, чем-то огорчены?

Фройляйн Клара Хайнце неожиданно вспыхивает: — А что? Если вы устраиваете такие подлости!

— Мы? Какие подлости, кому?

— Крестьянам, кому же еще!

— Но, Клархен, вам-то какое дело до крестьян?

— А вот такое. Мой парень ходил в земледельческий техникум, а теперь вдруг должен уехать домой.

— Бедняжка! Нет, серьезно, в самом деле, мне вас жалко! Ну постарайтесь утешиться, ведь вокруг столько симпатичных мужчин, да и городские легче раскошеливаются.

— Господи, разве в деньгах дело?

— О боже, любовь! Вашего сердца коснулась настоящая, серьезная любовь! Не горюйте по крестьянину, он наверняка сделал бы вам ребенка.

— Не ваша забота, уж я как-нибудь слежу за этим. И вообще, господин Тредуп, вы стали омерзительным после того, как вернулись из тюрьмы.

Тредуп вдруг смутился, пропала вся его развязность.

— Да? — спрашивает он робко.

— Раньше вы тоже говорили мне гадости. Но тогда вы понимали, что человек может замараться, может наделать массу грязных дел и все-таки остаться порядочным.

— А теперь?

— Сами знаете, какой вы. Вчера вечером я вас видела, да и вы меня заметили, хотя и пьяны были вдрызг. И с такой бабой связались, тьфу! А ведь у вас такая симпатичная жена!

— Милочка…

— Для вас я не милочка. Можете называть так своих баб. Косую Элли, потаскуху!

— Я точно знаю, что и вы…

— Да, и я! Проживи-ка на пятьдесят марок в месяц — и оденься, и поешь, и за жилье заплати… вот после двадцатого числа и подыскиваешь себе одного, другого… Очень грустно, что ни один из вас не наберется смелости и не скажет Гебхардту про мое положение, что нельзя же так… А вы меня сравниваете с этой распутницей, с косой Элли, которая шляется со всеми подряд и каждые два месяца ложится в больницу…

Штуфф зовет: — Тредуп, иди-ка сюда.

Тредуп косится на Клару: — Потом поговорим…

— Идите уж. С меня хватит.

У Штуффа зарумянились щечки: — Я докопался, Макс, выудил из Гебхардта. Они действительно создали комиссию. Хотят помирить нас с крестьянами. Ну, скажу тебе, будут дела!

— А мы?

— Нам велено помалкивать. Шеф сам мне сказал: до контрприказа ничего не помещать.

— Ну а если у Гарайса взорвется бомба?

Штуфф пристально смотрит на него: — Ты тоже об этом подумал? Н-да, если бы да кабы. Я бы ему, борову, этого пожелал. — Он проводит ладонью по лбу. — Чепуха. Бомбы кончились. Нет больше бомбометчиков… Вот что: хорошо бы заполучить письмо того мужика, как его, Кединга…

— Ну?

— Полсотни не пожалел бы.

— Зачем? Ведь печатать же нельзя.

— А я им все равно испорчу обедню. Чтобы эта гнида, текстильщик Браун, не радовался. Вот если бы Кединг подал как объявление, а? Ведь шеф запретил «письма читателей», но объявления-то мы не можем отклонять?

— Не можем. — Пауза. Тредуп говорит громче: — Да. — Опять пауза. — Сколько ты сказал? Сотню марок?

— Не возражаю.

— Дай мне двадцать авансом.

Вынув кредитку из бумажника, Штуфф разглядывает ее. Затем ручкой малюет в уголке крестик.

— Держи. Двадцать в счет платежа.

Тредуп ухмыляется: — Мог бы и не малевать крестик. Ведь знаешь, что получишь обратно.

Штуфф не слушает: — Крестьяне предпочитают пить у «Тетушки Лизхен», в задней комнате.

— Хотел бы я знать, — ворчит Тредуп, — почему я все время должен убирать за тобой навоз.

— Потому, что ты жаден до денег, мой мальчик. Вот когда разбогатеешь, тогда и за тобой будут убирать… Ты там поосторожнее, крестьяне к тебе не очень-то.

— Привет, камрад.

Штуфф смотрит ему вслед.

— Пора с этим кончать. Так и быть, последний раз. Точка.

Он включает радио.

Его трогают за плечо.

— Вот.

Тредуп кладет на письменный стол «Открытое письмо» крестьянина Кединга и двадцать марок. По десятке.

Штуфф, выпучив глаза, смотрит на письмо и деньги, потом на Тредупа. Тот бледен.

— Можешь давать присягу, что с объявлением все в порядке, — бормочет Тредуп.

— Трусы — самые большие храбрецы, — медленно говорит Штуфф. — Трудно было?

— Часа два проторчал во дворе, оттуда через окно все видно. Ждал, пока налижется как следует. Потом поддерживал его, когда он блевал. Письмо так и лежало в наружном кармане.

— Он тебя узнал? — Думаю, что нет. Надеюсь.

Штуфф отсчитывает деньги.

— Восемьдесят. Правильно? С удовольствием выпил бы с тобой вечерком. Но, судя по твоему виду, мне кажется, что тебе нужнее домашний уход. Пойду-ка я к тетушке Лизхен прямо сейчас, разопью с этим мужиком еще бутылочку. Завтра он не должен помнить, что с ним было сегодня.

— Письмо возьмешь?

— Перепечатай-ка его быстренько и отнеси в набор. Название села опусти, Кедингов в районе много, и навлекать на мужика лишние неприятности не стоит. В конце концов, по уголовному кодексу это принуждение.

— Вымогательство?

— Нет, принуждение. Это полегче.

— А вообще, что нам за него переживать? Пускай садится за решетку!

Штуфф внимательно разглядывает Тредупа: — Вот что, Макс, поговорил бы ты по душам со своей женой. Ведь так ни к черту не годится. Клянусь тебе, что это было последнее грязное дело, которое ты провернул для меня.

Тредуп подходит к Штуффу почти вплотную.

— Знаешь, Герман, — шепчет он доверительно, — мне кажется, что я теперь гожусь только для грязных дел.

Он быстро покидает комнату, и Штуффу приходится самому печатать на машинке «Открытое письмо».

— Разумеется, возьмем машину, — заявил Манцов. — Если переговоры пройдут успешно, город оплатит все расходы.

— А если не пройдут? — робко спросил доктор Хюпхен.

— Как это не пройдут, если с нами едет сам доктор Хюпхен! Пройдут!

Худой, аскетичный доктор застенчиво и польщенно хихикнул.

В просторном кабриолете, который в четыре часа пополудни отправился в Штольпе, сидело шестеро: Манцов, Браун, медицинский советник доктор Линау, Майзель, доктор Хюпхен и шофер Толяйз, он же владелец автопроката.