Тоомас Винт - Остановка в городе: Рассказы и повесть

— Ирма! — Я услышал, как дрожит мой голос.

Она пришла и остановилась в дверях.

— Это что еще значит?

— Ирмочка, прошу тебя, иди сюда.

Она разозлилась:

— Спятил! С минуты на минуту явятся гости, а ты дурака валяешь. Заболел, что ли?..

— Ирмочка …

— Сейчас же оденься, ты же знаешь, что мы ждем гостей, — решительно произнесла она и с шумом захлопнула дверь.

Я лежал под одеялом и не знал, что мне делать, неловко было звать ее снова и говорить о ребенке, ничего иного не оставалось, как встать. Я подошел к окну и отдернул шторы. Посреди лужайки белела песочница, была осень, и дети уже не играли в песочнице, они побросали там свои сломанные игрушки, и я удивился, почему никто не убрал их. В оконном отражении я увидел, что жена вошла в комнату и остановилась у двери; во двор въехало такси, распахнулась дверца, из машины вышел мужчина, за ним женщина, а за женщиной ребенок, мужчина посмотрел наверх, увидел в окне меня и показал пальцем, остальные тоже посмотрели наверх, и мужчина рассмеялся. Я задернул шторы и повернулся.

— Милый, — жена прижалась ко мне. Я почувствовал, как мы оба дрожим, и то, что произошло несколько минут тому назад, показалось отвратительным недоразумением.

— Ирмочка… я люблю тебя, — прошептал я, касаясь ее губ. Сквозь шторы в комнату проникал коричневатый свет, я видел перед собой карие блестящие глаза, не помню, чтобы когда-либо раньше я испытывал такое сильное волнение, и вот как раз в тот момент, когда я начал стягивать с нее трусики, раздался звонок в дверь.

— Идут! — воскликнула жена и оттолкнула меня. Я со злостью посмотрел в сторону двери, но жена уже привела себя в порядок и помчалась открывать. Я сидел голый на краю постели, и мне захотелось выйти в таком виде к гостям. Я услышал мужской голос, а затем детский — значит, они все-таки взяли с собой ребенка, машинально подумал я и стал одеваться. «А вашего супруга нет дома?» — донеслось до меня; я взглянул на часы: они явились на полчаса раньше. Я с возмущением подумал, что даже в субботу нельзя чувствовать себя дома спокойно. Я как раз причесывался, когда услышал из другой комнаты звон стекла. Сунув расческу в карман, я решительно направился к гостям.

Школьная подруга и ее муж сидели на кушетке, подруга улыбалась, а моя жена подбирала с пола осколки разбитой вазы, ребенок пытался помочь ей.

— Отойди, — сказала ребенку мать. — Еще порежешься.

Я поздоровался.

— Знакомьтесь, мой муж, — сказала Ирма.

Ребенок испуганно уставился на меня.

— А дядя не рассердится?

Архитектор похвалил мой хороший вкус; я был приятно удивлен, когда он, заговорив о принципах интерьера, то и дело приводил в пример либо продуманную мной комбинацию какой-нибудь полки, либо удачное сочетание цветов. Но несмотря на это, меня шокировала его чрезмерная фамильярность, то, как он обращался к моей жене и даже ко мне. В конце концов ребенок преодолел страх и забрался ко мне на колени. Я спросил девочку, как ее зовут. «Пирет». Затем я спросил, хорошая ли Пирет девочка. «Хорошая», — ответила она.

— А разве у вас нет детей? — спросил архитектор.

Я сказал, что нет, и он понимающе усмехнулся. Неожиданно мне пришла в голову дурацкая мысль — он думает, будто я импотент, наверное потому и усмехается, и тогда я сказал, что, по-моему, люди должны заводить детей лишь после нескольких лет супружества, когда встанут на ноги.

— Это уж кто как… — ответил архитектор, и мне показалось, что он снова усмехнулся.

Жена разлила кофе, а я стал открывать «Рислинг». Архитектор вышел в прихожую и, вернувшись с бутылкой коньяка, — очевидно, она была у него в кармане пальто, — сказал:

— Не могу пить сухое вино.

— Желудок, — понимающе усмехнулся я, будучи оскорблен таким поведением.

— Нет, привычка, — ответил он и налил себе коньяка. Я налил вино.

— Я тоже хочу коньяка, — сказала Ирма. А школьная подруга сказала, что она в положении и вообще пить не может. Я был потрясен ее откровенностью.

— Чему вы удивляетесь, — сказал архитектор, — беременной женщине весьма опасно употреблять спиртное, это может повлечь за собой выкидыш или идиотизм у ребенка, вы не знаете, что такое ребенок-идиот…

Я невольно взглянул на Пирет: девочка сидела на стуле и перелистывала книгу. Мне стало неловко, я испугался, что архитектор мог перехватить мой взгляд, но он, очевидно, не заметил. Зато школьная подруга сказала:

— Наша Пирет на редкость одаренный ребенок, она уже в полтора года стала говорить.

Наступило тягостное молчание. Ирма с упреком посмотрела на меня, и только архитектор, казалось, ничего не уловил, он встал и включил телевизор, затем переставил стул поближе к экрану и взял на колени ребенка. Показывали футбольный матч. Долгое время комнату наполняли лишь свистки и бесстрастная речь комментатора. Наконец я спросил, занимался ли архитектор спортом, он повернулся ко мне и с грустью ответил:

— К сожалению, нет, завидую тем, у кого есть время ходить на спортивные соревнования. В наш век больше не существует романтики, разве что только спорт дает людям возможность проявлять свои эмоции.

— Неужели только спорт? — ахнула Ирма.

— Разумеется, еще кино и книги, но они не совершенны, в кино ты не можешь вскочить и закричать: врежь ему или положи на лопатки; а на соревнованиях — там размахивай кулаками и кричи, сколько влезет, дескать, бей прямо, тот бьет — и противник выходит из игры… Других возможностей вроде бы нет, ах да, еще любовные похождения… — Он сделал паузу и посмотрел на меня. — Представьте себе, у некоторых ущербность мужских качеств выражается в патологических поступках, я имею в виду — в сексуальном смысле.

— Я слышала, что в Южной Америке во время футбольных матчей происходят побоища, — сказала Ирма.

— Не только в Южной Америке, — заявил архитектор.

Меня бросило в жар — я не понимал, на что намекал этот архитектор, сказав про сексуальность, и почему он смотрел на меня. Я пытался найти какую-то связь между этим разговором и разговором о детях, но не смог. Мне было неловко и вместе с тем я не понимал, почему мне должно быть неловко. Я решил больше не встревать в разговор и стал следить за игрой. Второй период закончился вничью — два: два.

— Кретины! — выругался архитектор.

Затем школьная подруга поднялась.

— Пирет пора спать, — решительно сказала она и направилась к двери.

— Ну почему вы так рано, посидели бы еще, — сказала Ирма.

— Для ребенка самое главное — режим, тебе этого, конечно, не понять, — заявила школьная подруга; в соседней комнате зазвонил телефон, и я со вздохом облегчения поспешил туда.

— Эльмар дома? — спросил хриплый мужской голос. Я ответил, что Эльмар здесь не проживает, мужчина извинился, но я продолжал держать трубку в руках. Я слушал монотонные гудки и благодарил бога за то, что мог не участвовать в церемонии прощания, где мне пришлось бы говорить, как, дескать, было бы приятно, если б они вскоре снова навестили нас. Я слышал, как они распрощались; на улице стояла жуткая темень, в кругах света, отбрасываемого фонарями, моросил дождик, внезапно я вспомнил, как, выглянув до прихода гостей в окно, я увидел въехавшее во двор такси, из него вышли наши гости, и архитектор, смеясь, показал на меня, а я был почти голый … Я с ужасом подумал, что именно это архитектор и имел в виду, говоря о патологии, и со стыда готов был сквозь землю провалиться, конечно, он начнет теперь рассказывать знакомым, что муж Ирмы нездоровый тип, и что ему жаль бедную женщину, но, что поделаешь, человек должен как-то компенсировать свое половое бессилие … Я открыл дверь и замер: перед телевизором сидел архитектор, голубоватый свет экрана падал на его лоб с залысинами. Рядом с ним сидела Ирма, и архитектор разливал по рюмкам коньяк. Я прислонился спиной к дверному косяку, они не заметили, как я вошел.