Тоомас Винт - Остановка в городе: Рассказы и повесть

— Не волнуйтесь, вы за этим столиком четвертый, до вас здесь трое сидели, следовательно, вы уже четвертый.

И когда Иоханнес благодарно кивнул в ответ, мужчина подсел к нему.

— У нашей Карин сегодня день рождения, — сказал мужчина и поднял бокал. — Выпьем за здоровье бедняжки. — И тут Иоханнес увидел, что они сидят вдвоем в пустом кафе, затем он взглянул на стол и обнаружил, что бокалы пусты. Он не понимал, что произошло, и подумал, уж не заснул ли он между делом, и, чтобы внести ясность, спросил мужчину, почему он пьет за здоровье какой-то Карин, которой нет.

Мужчина посмотрел на поднятый на уровень глаз пустой бокал, в узорах которого играли лучи вечернего солнца и, с некоторой долей чванливой самоуверенности, произнес:

— Не волнуйтесь, всему свое время.

Иоханнес съел пирожки, выпил кофе и уже решил было встать, как вдруг распахнулась дверь и в кафе ввалилась ватага людей. Они с поразительной быстротой подтащили к их столу остальные столики, составили вместе и уселись по обе стороны длинного стола. «Вот это и есть Карин», — многозначительно сказал мужчина; Иоханнес, который еще не оправился от испуга, взглянул в указанном направлении: на стуле, украшенном бумажными цветами, задумчиво и невозмутимо попыхивая сигаретой, восседала какая-то усохшая женщина с крашеными волосами. Подле нее сидели люди с подобострастными и скучающими лицами и через полуметровые соломинки цедили какую-то жидкость. Воцарилась странная тишина, и слышно было, как вокруг люстры, напоминающей по форме чашу, кружатся бабочки. Пелена сигаретного дыма, подобно тонкой кружевной завесе, гасила скупые солнечные лучи, пробивавшиеся меж окрестных домов к окну. Кто-то уронил стеклянный бокал, но ни один из сидевших этого не услышал. В дверь вошли двое старичков: женщина в зеленом пальто и лысый мужчина, державший в руке рваную авоську. Они с трудом проковыляли к столику, встали по обеим сторонам и, согнувшись над ним, начали покачиваться.

— А теперь споем! — пронзительным голосом неожиданно воскликнула Карин.

— Мы будем петь вместе с вами, — добавила она уже тише и крайне спокойно.

Старичок и старушка, которые покачивались, согнувшись над столом, выпрямились, подобно новобранцам.

«Я веселый пивовар» … — заорали все хором.

Иоханнес почувствовал, как его схватили под руки, все стали раскачиваться из стороны в сторону, взобрались на стулья, затем полезли под стол; зазвенели бокалы, мимо промчалось несколько электричек. Когда Иоханнес наконец вылез из-под стола, внезапно воцарилась тишина: к столу подошла официантка. Но тишина длилась лишь мгновение.

— Что будете заказывать? — спросила официантка.

Снова поднялся невообразимый шум, все повскакивали со своих мест и столпились вокруг официантки. Иоханнес решил воспользоваться случаем и побежал к двери, но кто-то уже тянул его обратно, он с ужасом посмотрел на сидевшего рядом с ним мужчину.

— Куда же вы, мы ведь не закончили нашу увлекательную беседу, — печально сказал тот.

Иоханнес вырвался и побежал.

Ребенок ждал его, хмуро теребя свой обтрепанный рукав. Увидев Иоханнеса, он помахал ему рукой.

— Я наврал тебе, что мы живем на даче у реки, — быстро проговорил ребенок.

— Я это знал, — смущенно пробормотал Иоханнес и взял ребенка за руку.

— Ты видел моих родителей? — спросил ребенок.

Они пошли по широкому шоссе, по обеим сторонам его росли деревья, и на деревьях пели глиняные птицы. Чем дальше они шли, тем все меньше становились дома, под конец это были лишь сколоченные из досок конуры, а вокруг росла капуста.

— Нет, дитя мое, я не видел твоих родителей, — солгал Иоханнес.

Когда они добрались до черты города, ребенок остановился и прижался спиной к межевому столбу.

— Мы с тобой теперь друзья, не так ли, и, если хочешь, я подарю тебе собаку, она некрасивая и к тому же деревянная, — сказал Иоханнес, но мальчик пристально разглядывал серую от пыли траву.

— Завтра утром ты вместе с родителями поедешь в деревню, там мы и встретимся, — сказал Иоханнес.

Мальчик покачал головой.

На следующий день Иоханнес записал в дневнике:

«Это был прекрасный вечер. Золотое солнце садилось за деревья. Глиняные птицы сорвались с кленов и скрылись в лесу, там они обнаружили Карин, она нечаянно заблудилась в свой день рождения и, свернувшись клубком, спала под елью. Я решил еще на месяц остаться у моего друга лесника, может, смогу ему чем-то помочь».

Под вечер мы с братом отправились погулять. Мы бродили по улицам и говорили о серьезных вещах. На брате была потертая кожаная куртка, из ее внутреннего кармана выпирал пистолет, и я знал, что в другом кармане у него коробочка, полная поблескивающих медью патронов. Меня уже много дней мучило желание поговорить с ним, — чего пристал, как банный лист, отмахивался брат. Он постоянно был занят и никак не мог выкроить для меня времени. А сегодня он сам подошел ко мне и спросил, не хочу ли я пойти с ним пострелять птиц. С его стороны было довольно подло предлагать такое, но мне очень хотелось поговорить с ним, и я надеялся, что, увлекшись беседой, брат забудет и про пистолет и про птиц. И вот теперь, шагая рядом с ним, я был счастлив, я надеялся, что брат поможет мне найти ответ на многие не дававшие мне покоя вопросы. Так мы бродили по улицам, изредка останавливаясь, чтобы в пылу спора прийти к какой-то истине, а иногда и для того, чтобы полюбоваться стебельком, пробившимся сквозь асфальт, или поглядеть на свернувшиеся в трубочку листья деревьев, где странные насекомые соткали себе домики из шелковых нитей.

Когда мы достигли моря, я сказал, что солнце плачет.

— Весьма меткое сравнение, — заметил брат.

За домами поблескивал кусочек залива, вода отливала красновато-синим. Над морем опустилось солнце, под ним висела лохматая дождевая туча. Возникло странное ощущение: черная туча хочет поглотить солнце, а солнце плачет от страха или от внезапного чувства беспомощности, и его слезы капают в тучу.

— Оно и правда плачет, — согласился брат, вынул из кармана пистолет и вложил в ствол пулю. В этот момент мне вспомнилось, как он пошел зимой во двор пострелять, а когда вернулся домой, на черной блестящей поверхности пистолета выступили капельки влаги. Это и понятно, ведь он принес металлический предмет с мороза в тепло, но тогда брат взглянул на меня с какой-то странной улыбкой и сказал:

«Видишь, у него есть душа, он плачет», — и провел тряпкой по мокрым от слез щекам пистолета.

Мы бродили уже довольно долго, и я предложил посидеть и немного передохнуть. Брат и слышать об этом не захотел.

— Пошли дальше, здесь даже воробьев нет, — сказал он повелительно, и я подчинился, не осмеливаясь больше жаловаться на усталость. Просто я привык делать все, как хочет брат, возможно, с моей стороны это слабость, что я не могу поступать вопреки его желаниям или навязывать ему свои. Он старше меня, ходит стрелять в тир и постоянно хвастается, что попадает только в десятки, но вообще-то он соображает гораздо лучше меня, этот мой брат.