Дмитрий Ахметшин - Пропавшие люди

Плеер журчит, воспроизводя треки, загнанные в клещи дорожек. Иные длятся с десяток секунд, другие по пятнадцать минут. Всего один голос, редко с простеньким музыкальным сопровождением — гитара или рояль, но чаще вовсе без него. Голос своеобразный, слегка гортанный, немного вяжущий, но очень нежный и мелодичный. Оставляет на языке вкус персика и хурмы.

Вот она поёт, а вот весело болтает с кем-то за пределами слышимости. На этих диалогах Кирилл, сам того не желая, заостряет внимание, цепляется сознанием за каждую интонацию, за каждое изменение в голосе.

— Я хочу, чтобы эту запись не услышал никто и никогда.

Пауза. Чуть слышно играет гитара где-то на фоне «Knockin' On Heaven's Door» Боба Дилана. «It's getting dark, too dark for me to see…», — выводит рыхлый голос слегка в нос.

— Я не хочу, чтобы эту запись услышали. Меня нет, следовательно, я не могу ничего хотеть и желать. Я просто точка зрения. Которой тоже нет, потому как нет и этой записи. Эта песня прозвучит только один раз и больше не повторится никогда.

Короткое колебание ощущается почти физически.

— Сотри это потом, ладно?

Дилан тает, теряется где-то в фоновых шумах, пока Кирилл слушает песню. Колеблется несколько секунд — сколько раз он уже так колебался! Потом с виноватым видом отматывает немного назад и слушает последний куплет ещё раз.

…

— Словно разговариваешь по телефону, — бурчит себе под нос Кирилл.

— С кем? — мгновенно откликается голос.

Кирилл улыбается. Это его любимая часть. Загнанная в сознание бесчисленными реплеями, но всё ещё не надоевшая. Кнопка удовольствия.

— С тобой. Приём-приём. Как слышишь?

— Вроде, не очень, — отвечают неуверенно.

— Могу перезвонить. Или прибавить громкость.

— Прибавь, — легко соглашается «собеседница», — Пусть меня услышит весь мир. Меня наконец-то выгнали из дома, представляешь? Мама сказала — иди к своим панкам. А я взяла, и ушла. По-моему, она не ожидала. Да что там — я и сама не ожидала.

…

Секунда тишины, пока глазок лазера ищет следующую дорожку. Ястребинин морщится — от этой тишины воняет, как от дохлой вороны, потому как она на самом деле мёртвая. Глухая.

И снова нормальная тишина, с потрескиванием и далёким-далёким шумом. Не то шумит вода, не то где-то по дороге проезжают автомобили. Звякает ложечка, помешивая жидкость в чашке, и сквозь бусинки-наушники просачивается запах кофе.

…

Лишь единственный раз на записи проскакивает мужской (точнее, юношеский, потому как тонкий и до умопомрачения серьёзный) голос, он долетает до микрофона словно бы издалека:

— Это же студия. Здесь должна быть абсолютная тишина. Абсолютная. Как на том свете.

— Ну вот, — дуется она. — Нас отчитали. А того света нету — это чтоб ты знал. Поэтому мы споём одну весёлую грустную песенку.

Кирилл закрывает глаза и представляет, как переливается под неумелыми пальчиками гитара. Боль, пульсируя, ручейком течёт через сознание. Струны вгрызаются в пальцы, оставляя под ногтями красные полосы.

…

— Терпеть не могу фотоаппараты, — жалуются там. — Вот хочешь ты, допустим, заснять стрекозу. Фоткаешь, значит, проявляешь, распечатываешь… И вот стрекоз уже целая куча, и какая из них настоящая, уже не разберёшь. А настоящая летает где-то с куста на куст или катается на карусели. А может быть, уже не летает — а крестиком отпечаталась на лобовом стекле автомобиля. И вот нафига мне после такого мёртвая плоская стрекоза на фотокарточке?

…

Песня обрывается неожиданно на минуте с небольшим, и всё тот же голос начинает излагать, неожиданно ровно и вдохновенно:

— Когда бродишь по городу, замечаешь, что его поделили на зоны влияния различные животные. Одними районами владеют собаки. Целые стаи лохматых собачонок, иногда они похожи друг на друга, как две капли воды, иногда нет. Зимой они греются на канализационных люках, летом валяются на траве. Машут хвостами и выкусывают блох. Иногда они собираются в стаи и куда-то бегут. В такие моменты я жутко боюсь. Особенно если бегут в мою сторону. Дети там строят будки и кормят щенят. Бабушки добрые, но кормить собачек уже отучены. Потому что когда их много, это по-настоящему страшно. А ещё, там не ездят на велосипедах. Даже дети. И крыс там нет — их едят собаки.

Другие места заселили кошки. Куда не посмотришь, везде кошки. Тощие, толстые, мохнатые и наглые. Они такие милые! Откликаются на «кис-кис». Они без толку гоняются за голубями или собираются в группы по две или три животины и сидят, смотрят по сторонам. Если присмотреться, увидишь ещё животных вокруг. Рыжих, серых, чёрных, в полосочку, тигровых и леопардовых, всяких других…

Есть ещё голуби и воробьи, которые собираются во всяких парках и около старушек, которые торгуют семечками. Голуби большие, напыщенные и глупые. Даже странно, как умные кошки всех их ещё не переловили. А вот воробьи наглые, как и положено воробьям.

Всё это городские обитатели. Гораздо более городские, чем мы. Если бы так случилось, что мы все исчезли с улиц на месяц, а потом появились бы вновь, мы бы не смогли отвоевать их обратно. Нам бы пришлось вести долгие переговоры. А потом была бы война, и было бы пленных не брать. Как в фильмах… Абба, миленький, ну скажи, зачем ты всё это записываешь?

…

— Кто там?

Ей что-то отвечают.

— А, привет! А мы тут поём.

Смех льётся через время, ложится по дуге бездушными строчками нулей и единиц.

— Вишня, — говорит она сквозь смех, — Ну хорошо! Пусть будет вишня. Передай им, чтобы не испачкали одежду. И завари мне чаю. Сахара только не клади.

И, в микрофон:

— Пока-пока!

Щёлк

…