Дмитрий Ахметшин - Пропавшие люди

За стеной пролетает поезд, пока они втроём рассаживаются вокруг стола, открывают пиво или наливают себе кофе из плешивого кофейника. Сургучев ставит себе на колени ноутбук, кабель сети тянется за ним, похожий на крысиный хвост. Водит пальцем по тачпаду, оставляя жирные отпечатки, и словно ни о чём не беспокоится. Его борода вся в крошках и похожа на губку-железку для мытья посуды.

— Не залей мне клавиатуру, — сварливо говорит Сандра.

— Что я тебе, ламерюга какой, — возмущается тот, двумя пальцами сжимая за горлышко бутылку. Пальцы у него такие большие, что кажется, этого горлышка нет совсем, а бутылка растёт у него из кулака. — У тебя есть мышка? Дай, а?

Лиходеев сосредоточенно читает надписи на блокнотных листах. Наконец поднимает глаза, переводит взгляд с Сандры на Блондинчика и обратно. Зачитывает с одного листа:

Что это? Хокку?

Сандра жмёт плечами. Саша отводит взгляд, копошится в корейском салате. В блюде плавает одна бумажка, наполовину пропитавшаяся острым оранжевым соусом.

— Это не хокку, — не отрываясь от экрана, говорит Сургучев. Декламирует:

— Вот это хокку, — продолжает он. — Басё. А это дребедень.

Лиходеев возвращается к чтению. Лоб собирается задумчивыми складками. Руки комкают бумагу, медленно и осторожно, словно стараясь сложить её по уже обозначившимся сгибам.

— И что, здесь такое — всё?

— По большей части, — отвечает Сандра. — Две, три строчки, редко больше.

— Всё серьёзно?

Саня отвечает:

— Более чем. Я пытался его сегодня немного растрясти, но ничего не получилось.

— Может быть, дать ему немного времени.

— У него было время. Полгода в клинике и ещё год потом, пока он где-то шлялся, — теперь Сандра говорит резко, глядя в глаза Лиходееву. Тот отводит взгляд. — Это бизнес. Как можно работать, когда ни в чём не уверен? Когда все твои планы написаны мелом на стене. К следующему году, к поездке в Германию мне нужен альбом. И команда, в которой я буду абсолютно уверена.

С ней никто не спорит. Лиходеев выглядит усталым. Он сидит прямо в одежде, полы пальто уныло подметают линолеум. Утопил руки в просторных карманах, сгорбился и напоминает усталого детектива из классических американских фильмов. Тех самых, небритых, в шляпе и с сигаретой.

Шляпу он бережно положил на соседний стул.

На какое-то время наступает тишина. Саша звонко цокает вилкой по фарфору, звук напоминает звон церковного колокола. Потом спохватывается и откладывает вилку.

— У меня кое-что есть, — говорит Лиходеев. — Парочка стихов, ещё с института завалялась. Запишем альбом в стиле ретро. Хреново кантри.

— У меня тоже есть, — подхватывает Сургучев, сопровождая свои слова щёлчками мышки. На экране логотип Livejournal, мобильник подключен к ноутбуку и усиленно грузит что-то в сеть. Один из его собственных блокнотов здесь, он положил его под мышку в качестве коврика. Все присутствующие видят его широкую спину в майке-борцовке, и вынуждены разговаривать с ней.

Лиходеев, Блондинчик и Сандра мрачно смотрят друг на друга. Молчание нарушает только какая-то песенка, которую Сургучев напевает себе под нос вразнобой с шепчущим магнитофоном.

Сандра принимает решение. Хлопает в ладоши:

— Начинайте, ребята. Завтра в студии посмотрим, что можно сделать.

В субботу «Странные сны» впервые выступили без Арса. Нельзя было назвать шоу успешным, но и провалом Сандра не назвала бы. Они пошли на этот шаг, вот что главное. Саня объявил, что Арс, к сожалению, довольно тяжело болен, а так как это шоу для них важно, блин, чёртовски важно, петь сегодня будет он, и в не совсем обычной для «Снов» манере.

«Болен» применительно к музыканту означает только то, что он лежит в гримёрке и пускает слюни в луже собственной блевотины. «Тяжело болен» означает примерно то же самое, только пускает слюни он в белесой кокаиновой каше.

Это был бесплатный концерт, совместный с Алисой и ещё парой групп, и поэтому никто не потребовал назад деньги за билет. Большая часть бурлящей там, внизу, толпы пришла посмотреть на Кинчева, хотя какая-то доля фанатов «Снов» и других музыкантов там тоже была.

Сандра всё время стояла за сценой, привалившись к какой-то опоре, что вибрировала от звуковых волн, и скрестив на груди руки. Глаза закрывали тёмные очки, и под толстенными стёклами они были сухими, как дюны Каракумы. Цепкими глазами музыкального продюсера.

«Странные сны» выживут. В опухоль, что гонит по венам яд, уже врезается нож хирурга, первый гной вот прямо сейчас промокают салфеткой. Опухоль эта у самого сердца, и крови будет много, и ребятам понадобится время, чтобы сыграться на этот раз уже втроём… Почти все, конечно, думают, что это невозможно, но holy fuck, как выкладывается Сургучев! Промокшая от пота майка хлопает, как парус, натягивается между лопатками и вновь проседает, когда рука с перемотанной посередине скотчем палочкой показывается над головой, и, кажется, весь этот жар бьёт в лицо только от него одного…

«Мы начали впятером, и дальше пойдём уже вчетвером,» — вроде так сказал Арс через год после того, как они похоронили Малыша. Время ей повторить его слова. «Вы начали впятером, а теперь вас только трое. И что же?»

— Когда-нибудь мы исчезнем с лица земли именно таким образом, — пошутил Саша перед выходом. — Пересохнем, как Азовское море. Кто-то останется последним. Странный, мать его, Сон, а потом — ничего. Останешься только ты, мать, продавать пластинки в переходе.

Хотя Блондинчик и сказал, что Арс приболел, уже то, что они вышли сегодня на сцену без него, кое-что значило. Фанаты не дураки, догадаются, что всё это значит. Вполне возможно, что от них, как от съеденной груши, останется теперь жалкий огрызок. И тем не менее ей нравилось то, что звучит сейчас со сцены. Мощный фанк, кое-где даже рэгги, сдобренное обильными клавишами. Возникший неизвестно откуда диско-панк, зазывающий растрясти содержимое желудков и, возможно, выплеснуть под ноги соседа только что выпитое пиво. Соло на басу, Саша играет слэпом, слышится RHCP закваски золотого девяносто первого. Старые песни меняются до неузнаваемости, там, где была гитара, теперь звучит месиво из сэмплированой электроники, ударных и баса. Ребята старались, три дня подряд корпели над материалом в загородной студии. Переписывали заново, играли и так и эдак, ругались, хлопали дверьми, и сигаретный смог ползал за ними из комнаты в комнату, словно живое существо. Натужно гудела электроника, на которой — вообще на каждой ровной поверхности — множились стаканы с засохшей на дне жидкостью.