Анна Исакова - Ах, эта черная луна! [Журнальный вариант]

— Не-е. Развлекаюсь. Надо же понять, что это такое: любовь втроем. А это — пустое. Игры. Но моей мамуле так и надо!

— Это еще почему?

— Потому что она сумасшедшая. Колдует над своими картами, и в голове чепуха какая-то. Она отца заморочила. И все время ему на меня жалуется. Иногда мне хочется, чтобы она исчезла. Пропала, как сон.

— Дура ты, — жестко выговорил Любови Чок, — таких, как твоя мать, поискать надо. Вырастешь — поймешь.

— А я уже выросла. Метр семьдесят два. Не намного ниже тебя.

— Роста в тебе больше, чем нужно, а мозгов мало. И вертятся они вхолостую.

— Ты лучше скажи, целоваться будем или как? — перебила его Любовь.

Деловитость ее тона царапнула слух юноши. Однако, когда они погрузились в тихое и теплое колыхание, в мир переворачивающихся плоскостей, в короткое сладкое забвение, похожее на сон, но с тем отличием от сна, что, запертые в тесном пространстве, они вовсе не искали из него выхода, это забвение казалось даже приятным. Оно стучало в мозгу, как часы, не имеющие стрелок и тикающие без причины и следствия.

Потом Чок жалел о том, что не поговорил с Любовью обо всем до конца.

Когда Натали сообщила Мали, что собирается уезжать в Юрмалу к своим ландышам и оставляет ее на попечение Ведьмы, она как бы определила судьбу старухи. Одно сообщение о том, что Эмилия не едет с Натали, а остается, сделало Мали счастливой в тот момент. И пускай себе Натали едет, и чем дальше уедет, тем лучше, лишь бы Ведьму не сманила. И ходила Мали на кухню, и сидела там без дела или за придуманным делом, и хотела задать вопрос, и не решалась.

— Почто маешься? — спросила ее наконец Эмилия. — Чем душу себе тревожишь?

Никакая хитрость не пришла Мали на ум, и она просто спросила:

— Ты осталась по Наташиному поручению?

— Чего? — удивилась Ведьма.

— Ты ведь с ней собиралась уехать, разве нет?

Ведьма присела на краешек стула и стала обтирать фартуком безупречно чистый стол. На лице ее проступила обида, и Мали испугалась. Никогда она не видела, чтобы губы у Эмилии дрожали, чтобы так напряженно из носа вылуплялся клюв, чтобы так зло катались по щекам желваки.

— Что ты, что ты, — заторопилась Мали, — я не хотела тебя обидеть, я так рада, что ты с нами.

— А я на тебя и не в обиде, — напряженным голосом ответила Ведьма. — Никуда бы я не поехала от Любы да от тебя. И Юцера мне бросать жалко. Только Наташа меня и не звала.

— А ты хотела, чтоб позвала?

Ведьма молча кивнула.

— Ну, может, она хотела позвать и боялась, что согласишься. Она мне велела тебя слушаться. Вроде как ты теперь моя спасительница.

— От чего спасать-то? — спросила Ведьма глухо.

— Не знаю. Наташа мне разного наговорила.

— А ты не слушай, — с необъяснимой злостью велела Ведьма. — Ты не слушай. Нехороший она человек.

— Это ты из-за камушков?

— А что камушки? Мне-то без дела — настоящие они или какие. Недобрая она оказалась. Злая. И хитрая.

— А ты подумай, сколько она пережила. Оттуда люди добрыми не возвращаются. Вспомни Леню Каца.

— А тот Кац завсегда был поганый. Старое время таких людей не любило и клеймило. Вот он и притворялся. Я про его и тогда все понимала. И что невинного человека в тюрьму послал вместо себя, знала.

— Ты мне это рассказывала, — пробормотала Мали.

— Ну да. А насчет Наташи я инако думала. Обманула она меня. Горько мне. Чужое зло, оно легко отлипает. А если кому в душу въелось, та душа до зла способная была. Ошибалась я в Наташе. Дурой она меня выставила, вот что!

— А я о Любови беспокоюсь, — тихонько, почти шепотом, пожаловалась Мали. — В ней зла не меньше, чем в Наташе.

— Это может быть, — согласилась Ведьма. — Только в ней добра много больше, чем в Наташе. Любушку зло не победит. Она его в ладони держит, она им командовает.

Мали вздрогнула и затихла. Долго они так сидели. Мали хотела было пойти за картами, но Ведьма остановила ее.

— Себя послушай, — велела сурово. — А картинки эти я бы сожгла. Ты за них, как за мамкину титьку, держишься. И чтобы я больше тебя за ними не видела!

Мали послушно кивнула. Картинок она больше не раскладывала, зато без предварительного совещания с Ведьмой она теперь ничего не делала, никаких решений не принимала.

«Околдовали мою Малю», — жаловалась Ведьма неизвестно кому. Она стала разговаривать с собой вслух, правда, негромко. И что она только не делала, чтобы снять с Мали порчу! И волосы ее крала с гребешка, палила их в огне свечи, приговаривая все ей известные магические слова, и яйцо водой, настоянной на пепле этих волос, кропила и под подушку Мали подкладывала. И травы настаивала, шептала над ними, а потом раствор вливала в воду, в которой Мали собиралась купаться. И талисманы добывала у разных ворожей и хитростью заставляла Мали их носить. Ничего не помогало. Куда-то утекла Малина жизненная сила, какой-то нетопырь ее высосал.

Ведьма была уверена, что порчу навела Натали, но не должно было быть у этой женщины сил, которым она, Ведьма, не могла бы противопоставить свои умения. Еще больше озлилась Эмилия на бывшую хозяйку. Так озлилась, что невмоготу ей стало жить, и она умерла.

Почувствовав, что пришел ее срок, Ведьма решила не будоражить семью понапрасну. Все-таки смерть в доме — большая суматоха. А может, и не знала она ничего, а просто пошла поглядеть на весну и вербы наломать. Так, с пучком вербы в руках, ее и нашли на скамейке возле небольшого леска, превращенного в парк. Нашли и увезли в морг. Все документы при ней были, в чистую хусточку завернутые. Значит, знала, решила Мали.

— Да она их всегда с собой таскала, — заупрямилась Любовь.

Любовь никогда не признавала за Ведьмой особых качеств. Она просто любила старуху, а от всех фокусов с волосами, яйцами, настоями и приговорами отмахивалась. Может, потому и перестали помогать старухины зелья, что вся их сила гасла под критическим взглядом Любови. «Дикая ты у нас, из каменного века пришла», — говорила Эмилии воспитанница, и старуха на нее ничуть не обижалась. Ждала ее прихода из школы с нетерпением и растворялась в быстром и невнимательном поцелуе Любови, как шоколадка в потной ладошке. Масляно блестела глазками и мурлыкала в хустку. Ей бы и в голову не пришло, что из-за ее смерти Любовь будет так убиваться. Глубокая и сильная тоска, охватившая девочку, поразила и ее родителей.

— Никогда не думал, что наша дочь способна на столь глубокое чувство, — пробормотал Юцер.

Услыхав его слова, Мали вспыхнула и выбежала из-за стола. Она сама с уходом Ведьмы вовсе потеряла голову. Гец считал, что все дело в климаксе, и Юцер охотно с ним согласился. Климакс был ранний, но, по мнению знаменитого гинеколога, к которому Юцер повел жену, это явление не было столь уж редким и выглядело совершенно нормальным.