Лана Барсукова - Счастье ходит босиком

Лиза мечтательно вздохнула. Пожить бы рядом с такими исполинами! Хоть чуть-чуть вдохнуть воздуха, наэлектризованного талантом.

Вместо этого их школа напоминает театр военных действий – Торпеда против Елены Сергеевны. Почувствуйте разницу.

Лиза почувствовала горечь. Не в то время она родилась, однако. Если бы были живы те великие жители Переделкина, пешком к ним пошла бы, пол у них помыла бы.

Лиза налила себе чай и продолжила чтение. Ага, Чуковский вернулся домой и… начали поступать вести с полей. Власть раздражена, Союз писателей негодует, народ возмущен таким двурушничеством. Пастернак, оказывается, уронил высокое звание советского писателя, и наградили его не за талант, а за очернение советской действительности. Короче, понеслось-завертелось.

Лиза взяла вафельку, чтобы подсластить тяжесть момента. Все-таки мрачные были времена. Хорошо, что она родилась позже. Вроде бы и Сталина уже к тому времени похоронили, а идеологическое мракобесие еще застило людям глаза. Ну как же так? Это же литература! Она же вне политики! Лиза даже всхлипнула, расчувствовавшись. Пастернак же реально крутой, только он увидел, как тянутся цветы герани за оконный переплет.

Ну ничего, Пастернак не один. У него есть товарищ Чуковский, который сейчас как встанет во весь свой рост и так им всем ответит, что они хвосты подожмут и устыдятся на веки вечные. Лиза даже вафельку отложила, чтобы не снижать накал момента. Страницы мемуаров вселяли надежду на реванш таланта.

Все верно! Как только Чуковский узнал официальную позицию властей, услышал гневные речи собратьев по писательскому цеху, он бегом припустил к Пастернаку. Даже запыхался доро́гой, наверное. Лиза мысленно была с ним, поддерживая и готовая встать рядом. Но Чуковскому ее поддержка не понадобилась. Он прибежал с одной просьбой – засветить пленку, на которой он радостно поздравлял Пастернака с Нобелевской премией. Следы заметал.

Лиза была раздавлена таким поворотом событий. Ну что же это? Как же так? Ведь на дворе 1958 год, до оттепели рукой подать, по всей стране полным ходом идет реабилитация жертв сталинизма… Ну почему люди такие трусливые? Чем рисковал Чуковский, если бы кто-то узнал про эти фото? Ведь не расстреляли бы его, не сослали бы в ГУЛАГ. Ну, может, урезали бы тиражи «Мойдодыра» и «Мухи-Цокотухи». Зачем же он так? Какие были ставки в этой игре? Ведь жизни ничто не угрожало. Поставить честь против тиражей? Как он мог?

Лиза расстроилась. Нервная дрожь прошла по телу. Она отложила книгу и подошла к окну. Перед ней была распластана зимняя Москва, темная и усталая, какая-то обескровленная и обессиленная. Снег, как мохнатый пес, жался к ногам редких деревьев. Но серую мрачность картины оживляли светящиеся рекламы, шустрые иномарки и яркие вывески магазинов. Они безошибочно говорили о том, что на дворе XXI век. Каким же милым и ласковым показался Лизе этот век! Она глубоко-глубоко вздохнула, чтобы ощутить, как вольно и свободно дышится человеку в новом веке. Как все-таки хорошо, что она живет во времена, когда нет этих ужасных сталиных, хрущевых, злобных союзов писателей, нет коммунистической идеологии, нет травли талантов. Ну или почти нет.

Она точно погибла бы во времена Пастернака. Вышла бы к метро с плакатом, чтобы заступиться за свободу слова, а там не таджик с бабулькой, а сотрудник КГБ тут как тут. И пошла бы она по этапу как миленькая. От таких перспектив Лиза передернула плечиками. Все-таки ей достались совсем другие времена. Лиза почувствовала себя абсолютно счастливой, привалившись горячим лбом к холодному оконному стеклу, за которым вольготно крутил роман с вечностью такой молодой и ветреный XXI век.

Телефон опять требовательно зазвенел.

– Да, слушаю.

– Лизок, это я. Все, отбилась от Алевтины. Представляешь, хотела меня в православную школу послать.

– Зачем?

– Опыт перенимать. Сейчас же это в тренде.

– А ты?

– А что я? У меня же ремонт в разгаре, ну какой мне сейчас опыт перенимать?

– Ремонтом от Алевтины не отбиться, – подозрительно возразила Лиза.

– Точно! Пришлось сказать, что я мусульманка.

– Ты? – удивилась Лиза. – Мы же вроде куличи на Пасху вместе пекли.

– На Пасху я еще православной была.

Лиза замолчала, переваривая новость.

– Лизок, ты чего? Я же просто так про мусульманство сказала, чтобы от Алевтины отбиться, – засмеялась Вера. – А сейчас она ушла, и я вернулась в лоно православия.

– Ну… Это как-то… Все-таки вопрос веры… Кощунство это, вот что.

– Лизок, вечно ты все усложняешь. И вообще, я не об этом звоню.

– А о чем ты звонишь?

– Не о чем, а о ком. Елену Сергеевну, кажется, укатали.

Вера выдержала паузу, нагнетая интерес к своему рассказу, и затараторила:

– Ей наша Торпеда такую нагрузку на следующий год впендюрила, что Елена Сергеевна чуть сознание не потеряла, а потом сказала, что надо себя не уважать такое терпеть и написала заявление, а Торпеда даже не поморщилась, подписала – и все! Представляешь? А ей до пенсии совсем чуть-чуть оставалось. Нет, ну ты прикинь. А то, что человек всю жизнь в этой школе батрачил? Что у нее личная жизнь дальше знания о пестиках и тычинках не пошла? Это все ничего не значит?

– Офигеть, – впечатлилась Лиза.

– И ведь этот придурок из 10 «Б» олимпиаду выиграл, – продолжила Вера. – Торпеде на это начхать. Она вообще, говорят, скоро от нас на повышение пойдет.

– Так надо что-то делать, это нельзя так оставлять, – Лиза почувствовала, как вибрирует праведным гневом ее голос.

– Согласна. А делать-то что?

– Ну давайте напишем коллективную петицию и отнесем в Министерство образования, – сказала Лиза первое, что пришло в голову.

– Давайте, – как-то без энтузиазма согласилась Вера.

– Ну тогда так, – Лиза поняла, что молчаливым решением ее назначили вождем восстания, – я напишу черновик и пришлю тебе.

– Зачем?

– Ты посмотришь, подкорректируешь и тогда разошлем нашим.

– Что значит подкорректируешь? Кто у нас русский язык преподает? Ничего я корректировать не буду. Рассылай как есть.

– Хорошо. Как думаешь, Алевтине Павловне посылать?

– Ты с ума сошла?

– Так вроде она тоже член коллектива.

– Она не член, она прокладка между коллективом и Торпедой. Давай без нее.

– Нет, мы должны действовать открыто, это подчеркнет нашу моральную правоту.

– Ну как знаешь.

На том и порешили. Лиза села за петицию. Сначала она описала достоинства Елены Сергеевны, потом сдержанно упомянула о некоторых разногласиях между учительницей и директором, которые привели к конфликту, в результате которого «старейший учитель школы вынужден, защищая честь и достоинство, подать заявление об уходе». От лица трудового коллектива Лиза просила аннулировать это увольнение, а также обратить пристальное внимание министерства на обстановку в школе и методы руководства Торпеды.