Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— А вдруг ты уедешь, — сказал Заплетин. — Я никого в этом месте не знаю. И гостиницы, если что, не найду.

— Ишь ты! — зашёлся смехом таксист. — Он гостиницу захотел! В этой дыре не то что гостиницу, сортира тут приличного не отыщешь.

Они сторговались на половине обговоренной ранее оплаты. Вдали по дороге брёл старик с длинной не струганной доской. Заплетин быстро пошёл навстречу.

— Здрасьте, — приветствовал он старика. — Не скажете, где проживает Заплетин?

— Как не знать, — оживился старик, шепелявя сквозь чёрные дырки по рту. — Павла Васильевича да не знать. Его, почитай, весь район знает. Райкомом партии руководил. Таких коммунистов поискать. Теперя, ежели ты коммунист, так это не значит, что ты коммунист. Вот при Ленине были коммунисты. Василий Степанович — как при Ленине. А вы к нему по какому делу?

— Я из горкома, — сказал Заплетин.

— А, из горкома. Ну, понятно. Вон его дом, — старик указал на опрятный дом у реки, повернулся продолжить свою дорогу, но слишком уж резво повернулся, и конец доски, описав дугу, врезался приезжему под дыхало.

Старик, не заметив своей оплошности, продолжал ковылять дальше, а Заплетин согнулся в три погибели, и так постоял, возрождая дыхание. Но это физическое неудобство ему показалось ерундой в сравнении с тем, что его отец оказался преданным коммунистом. Уж он-то откажется подписать своё согласие на эмиграцию. Правда, Заплетин предусмотрел такую нежелательную ситуацию отпечатанным текстом для отца. Там про эмиграцию ни слова, и про Израиль тоже ни слова, но там есть про выезд за границу. Из этого он попытается выкрутиться, сказав, что работа его посылает в заграничную командировку. Заплетин медленно шёл к дому, в котором идиотские законы наделили незнакомого человека властью решать его судьбу.

Он постоял перед крыльцом.

— Кто там? — послышался женский голос. — Чего вы стоите? Заходите.

Комната с бревенчатыми стенами, просторный стол посреди комнаты, на столе самовар, чашки, печенье. Пожилые мужчина и женщина с любопытством уставились на вошедшего. Заплетин всмотрелся в лицо мужчины. Вроде, похожие глаза. И нос, пожалуй, с такой же горбинкой.

— Вы Василий Степанович, — сказал Заплетин.

— И здесь тебя отыщут, — усмехнулась женщина.

— Чем могу помочь? — спросил мужчина.

— У меня к вам личное дело. Я, понимаете, ваш сын.

— Вы… Павел? — спросил мужчина, меняя выражение лица на удивлённое, недоверчивое, и останавливаясь на улыбке, плохо прикрывающей ожидание чего-то неожиданного и неприятного. Брови жены взлетели ко лбу, глаза округлились, как у совы, подбородок свалился к шее, и с таким изумлённым лицом она уставилась на супруга.

— Да, я ваш сын, — повторил Павел, при этом с удивлением сознавая, что ничего он особенного не испытывал при встрече с тем, кто дал ему жизнь. — Кстати, дело моё пустяковое. Меня, знаете, посылают в заграничную командировку. И вот, по какому-то новому правилу нужно, чтоб родители не возражали. Я вот бумагу заготовил, — извлёк он из сумки документ. — Всё, что вам нужно, — расписаться, дату поставить, и все дела.

Лицо отца несколько расслабилось.

— А ты присядь, — сказал он Заплетину. — Не хочешь чайку?

— Спасибо большое, — сказал Заплетин. — Я б с удовольствием посидел, да меня на дороге такси поджидает.

— И куда тебя посылают.

— Я в Африку еду. В Сьерра-Леоне.

Отец небрежно взглянул на бумагу, расписался в правильном месте, и только хотел поставить дату, как Заплетин накрыл бумагу коробкой «Птичьего Молока».

— Московская фабрика. Очень свежие. Вам как раз к чаю пригодятся. — И пока они пялились на конфеты, он сгрёб со стола бумагу с подписью и быстренько сунул её в сумку.

— А дату? — напомнил отец.

— Сам поставлю, — сказал Заплетин. — Спасибо. Пора мне. До свиданья.

Он повернулся идти к выходу.

— Так не годится, — сказал отец. — Отпускай такси. Посиди с нами. Заночуешь, а утром на автобус.

— Спасибо большое. Мне правда некогда.

Заплетин почти выбежал на улицу. Тут бы ему вздохнуть с облегчением. Да нет, пока рано расслабляться. Подпись отца должен ЖЭК заверить. Утром он должен отправиться в ЖЭК по месту проживания отца и там каким-то образом доказать, что он сын Заплетина Василия Степановича. Планировал взять от отца записку, где тот попросил бы служащих ЖЭКа посодействовать его сыну, да вот, супруга его подвела, нависала над ними, словно туча. Уже разразилась, поди, расспросами: что за Павел? откуда он взялся?

В Устюжне он отыскал гостиницу.

— У вас есть броня? — спросила девушка, так напомаженная и разодетая, будто приготовилась на бал.

— Нету брони, — отвечал Заплетин.

— Комнаты нету, все забронированы, — сказала девушка, отворачиваясь и продолжая читать журнал.

— Девушка, — ласково сказал он с самой восхитительной улыбкой. — А, может, что-нибудь да найдётся?

И положил перед ней на столик коробку «Птичьего Молока» (если б конфет под рукой не было, он положил бы либо духи, либо достаточную купюру). Коробка редких в то время конфет подмазала девушку так удачно, что тут же нашлась не просто кровать в комнате на нескольких командировочных, а даже отдельная комнатушка, с туалетом и душем в коридоре, но на это мелкое неудобство мог внимание обратить привередливый американец, но никак не советский гражданин.

Утром, прикончив остатки ужина, состоявшего из хлеба с колбасой, он тут же отправился к дому отца. По дороге начало моросить. Но дождь этот был совсем несерьёзный, и, как для севера характерно, мог оставаться несерьёзным ещё несколько дней. Путь к ЖЭКу ему указала женщина, уже успевшая отовариться. Раскачиваясь медленно, по-утиному под весом двух тяжёлых кошёлок и под своими излишками жира, она провела его до тропинки, ведущей к высокой трубе котельной, а там, объяснила она, отдуваясь, сверни налево, к двери в подвал.

В подвальной комнате без окон, с тусклыми лампами, запахом плесени сидели три среднего возраста женщины, с лицами чем-то измождёнными, с самодельными кудряшками на головах. Все они кутались в тёплые кофты, и все они, похоже, грипповали, поскольку сморкались, чихали и кашляли. Заплетин не планировал заразиться, но он бы пошёл даже на грипп, если б одна из этих женщин заверила подпись его отца. Они мельком взглянули на вошедшего, который оказался незнакомцем, явившимся чёрт знает зачем, и снова уставились в бумаги, обрызганные вирусами гриппа, и, возможно, даже палочками Коха. Он кашлянул, но это не услышали, поскольку здесь кашляли беспрерывно, как радио, которое не выключалось. Он выбрал женщину в синей кофте, с лицом, как будто, менее измождённым.

— Простите, — сказал он мягко, заискивающе. — Мне бы подпись одну заверить.