Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

Мужик и баба среднего возраста, но внешне докатившиеся до стариков, уставились на незнакомого человека с безмерным и безвременным изумлением. Очнувшись, почувствовали необходимость чем-нибудь срочно опохмелиться, позвали к столу и инородного, разобрались, как он оказался в их доме, потом очень крепко подружились, потом опять завалились спать, а при следующем просыпании узнали его уже без всяких.

Шли беспрерывные дожди, и делать в деревне было нечего, кроме того, как напиваться и вести задушевные беседы на темы, отстоящие от души, как какой-нибудь лучший французский коньяк отстоит от деревенского самогона. Перетятько, тем не менее, умудрился под дождём обойти все тридцать домов и всех их жителей сфотографировать. Но сделать окончательный продукт не смог из-за отсутствия увеличителя, красной лампы и химикатов, которые были в пропавшей сумке.

— Когда ж фотографии? — начали спрашивать.

— Почтой пришлю, — отвечал. — Из райцентра.

Кивали, плечами пожимали, а какие-то, что говорить — идиоты, умудрились высказать недовольство, которое, впрочем, не перешло границу матерных выражений, оскорблений или угроз, так как и полнейший идиот в конце концов припоминал, что он ещё денег не платил. Фотографа, правда, тревожил вопрос: а как они, собственно, расплатятся, получив фотографии по почте. Послать живые деньги побоятся, а для отправки денежных переводов необходима не только почтальонша, которая к ним иногда наведывалась; для этого дела каждый заказчик должен иметь такие качества, как честность, порядочность, обязательность, — всё то, что в деревне не процветало ввиду удалённости от всего.

Дефицит этих качеств, тем не менее, не помешал хозяевам дома, где Перетятько остановился, осениться мыслью, что мужику, пусть даже такому хряку, как гость, могло не хватать какой-нибудь бабы.

— А помнишь ты такую Валентину? — спросили Утюгины нового друга. — Мать-одиночку? Ну, с младенцем? Ну, ты чего? Память отшибло? Один младенец на всю деревню.

— Как же, — припомнил. — Была такая. Маленькая, худенькая, вертлявая, с крысиной мордой, но ничего. А ребёнок — просто комок тряпок. Он дрыхнул, даже фотографируясь.

— А хочешь, мы с ней переговорим? — спросили Утюгины напрямик. — Ты хоть и жирный, как этот самый, но Валентина, мы знаем, не откажет.

— Откуда вы знаете, что не откажет?

Утюгины взглянули друг на друга, заржали, глотнули ещё по стопке и рассказали предысторию. Валентина эта буквально на днях вернулась из города Северодвинска, в котором всегда и в большом количестве водились сексуально озабоченные моряки. В Северодвинск она уехала одна, а вернулась в деревню с грудным ребёнком. Когда её спрашивали от кого, а спрашивали все и бесцеремонно, она отвечала только одно: мой муж отправился в дальнее плавание.

— А мы её знаем, что не откажет, — прозвучали Утюгины уверенно, и после этого Перетятько сомневался в успехе несколько меньше.

К Валентине собрались идти почти тут же, то есть незначительную задержку вызвало распитие остатков, да ещё в Перетятьке в последний момент шевельнулось подобие джентльмена, то есть решил он, что без бутылки знакомиться с женщиной неудобно, и должен был эту бутылку найти. Утюгины дали ему помучиться дилетантскими предположениями, как и где отыскать спиртное в самом глухом захолустье России в часы, когда магазин закрыт, а потом будто вспомнили про НЗ, который они б никогда не тронули ни для какого человека, но для такого, как Перетятько… Содрав с него втридорога за поллитровку самого дешёвого разлива, они в игривейшем настроении подхватили гостя под ручки и вывалились из избы.

Валентина, в самом деле, не отказала приютить одинокого мужчину, и тот, невзирая на присутствие беспрерывно орущего младенца, прогостил в её доме ровно три дня. Дольше ещё бы погостил, до окончания дождей, но тут в его половом органе возникли болезненные ощущения, что-то вроде между жжением и резью, и начались гнойные выделения. Перетятько, конечно, догадался, кого он должен благодарить, но он не сказал Валентине ни слова, а вышел из дома и под дождём, с трудом продираясь по болоту с названием улица Краснознамённая , пошёл наводить осторожные справки насчёт медицинского обслуживания. И — удручился, выяснив вот что: самая близкая фельдшерица жила в шестнадцати километрах.

— А как мне добраться? — спросил Перетятько.

— Как это как? — изумился спрошенный. — Тебе, что ль, троллейбус подавай?

Перетятько вернулся в дом Валентины. Та очень кстати кормила ребёнка, подсунув ему худосочную грудь, и внимания не обращала на то, что делал её гость, намеренно лениво передвигавшийся по единственной комнате дома, извлекавший длинные завывания при фальшиво начинавшихся зевках, которые фальшиво только начинались и тут же обращались в сильную потребность раззявить пасть до щелчка в скулах.

Нагнетая ситуацию человека, которого просто воротит от скуки, навеянной серой дождливой осенью, но который никуда не собирается, Перетятько незаметно для Валентины упаковал свой рюкзачок, и под дождём, на своих двоих добрался до деревни с фельдшерицей. Промок он, конечно, до костей, но вот преимущество толстяков — он даже насморка не схватил. Дом фельдшерицы ему указали в первой попавшейся избе; правда, тут же предупредили, что та уже пару дней отсутствовала в какой-то не очень далёкой деревне, кто-то там должен был разродиться. Духом окончательно упав, Перетятько, а что ему оставалось, проделал ещё три километра, нашёл избу с беременной бабой, в дверь постучал, и — есть всё же Бог, ему открыла сама фельдшерица.

Она была женщина немолодая, вся из длинных худых костей, с умным морщинистым лицом. Диагнозы ставила, правда, странно; например, пострадавшему от коровы могла написать Забодание правого полупопия . (Впрочем, манера ставить диагнозы не имеет отношения к интеллекту).

Она взглянула в трусы Перетятько, насквозь промокшие от дождя, по многочисленным пятнам гноя признала скоротечную гонорею, и велела срочно начать лечение, то есть ехать в ближайшую больницу. И дальше был следующий диалог.

— А где эта ближайшая больница?

— В районном центре.

— А что, ближе нету?

— Нету.

— Сколько туда километров?

— Почитай сто, да ещё набрось.

— А как мне добраться до больницы?

Последний вопрос был ключевым. От этой деревни до райцентра дорога была не асфальтированной (здесь слово асфальт совсем не использовалось, его заменяло слово болтанка ), и эта дорога могла быть проезжей только в устойчивую погоду — летом, когда не было дождей, а также зимой, когда не было оттепелей. Если же летом прошли дожди, грунтовые дороги внешне становились, как разлившиеся ручьи, в которых под тонким слоем воды прятался толстый слой жидкой грязи, и он в свою очередь укрывал уже давно затвердевшую грязь, которая под гусеницами и колёсами сформировалась в колеи, ямы, колдобины и прочие неровности, с трудом преодолимые и в лучшую погоду.