Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— Пошли-ка, — сказал Заплетин Тане, стал подыматься со скамейки, но тут же обвалился на неё от кулака, влетевшего в грудь.

Он осознал, что это серьёзно, что он не сможет её защитить от этих здоровых мужиков, а если попытается защитить, его изобьют до полусмерти, и могут, избивая, искалечить, сделать инвалидом на всю жизнь. И мысль, трусливая эта мысль: а что мне она, за что рисковать, я сам с ней только что познакомился. Он наклонился к её уху:

— Слушай, Таня, — он прошептал. — Я с этими точно один не справлюсь. Ты отвлеки их чем-нибудь, а я сбегаю за милицией или ещё кого позову.

Он встал:

— Ребята, мне надо отлить.

Они хохотнули:

— Давай, вали. Только назад не очень спеши.

Он обежал половину парка — ни одного милиционера. Он задержал парня с портфелем, но тот, услышав просьбу о помощи, зашагал куда-то ещё резвее. Поняв, что содействия не будет, он натолкал в карманы камней, подобрал тяжёлую палку и побежал назад, к Татьяне, с ужасом думая о том, что с ней, возможно, уже случилось, и как он начнёт с мужиками драку. Но он позабыл, где скамейка с девушкой. Мокрый от пота, задыхаясь, он бегал по всем аллеям парка, заглядывал в разные закоулки, и, наконец, её отыскал.

Внешне она выглядела ничего, без синяков, и платье в порядке, лишь глаза её были от слёз красными. Он стал объяснять, что с ним случилось, спросил, как вели себя мужики. Она отвечала, что ничего, что они только деньги отобрали. Он в это не очень-то поверил — у них были похотливые глаза. Нет, со мной ничего не сделали, — устало Татьяна отвечала. — Им так не терпелось опохмелиться, что когда они отобрали сумочку и увидали, что там есть деньги, они тут же бросили меня и, видно, рванули в магазин. А сумочку, к счастью, отшвырнули, у меня в ней были важные документы.

При прощании на вокзале они не обменялись телефонами — после подобного происшествия люди расстаются навсегда. Но их навсегда длилось недолго, до того, как они случайно столкнулись в пустынной картинной галерее, и это случилось, как ни странно, именно одиннадцатого июля, спустя ровно год после первой встречи. Поразившись такому совпадению, Татьяна замяла воспоминание о том, что он бросил её в парке на растерзание двух мужиков, и они из музея вышли вместе. Заплетин, винивший себя весь год, хотел с ней как следует объясниться, а тут им попалось кафе-мороженое, и они просидели там пару часов.

В кафе, неожиданно для себя, Заплетин поведал Татьяне то, что скрывал от многих знакомых, а именно: он решил эмигрировать. Татьяна не очень тому удивилась; она, оказалось, тоже мечтала выехать из страны, но одна не решалась на этот шаг. Они стали видеться каждый день, и часто она ночевала на даче, которую он снимал у знакомых. Потом им обоим удалось получить от Сохнута приглашения на выезд к родственникам в Израиль. Они тут же срочно поженились, подали заявления в ОВИР, и после почти года ожидания получили разрешение на эмиграцию. Брак их, возможно, был бы успешным, несмотря на все трудности иммиграции, если б не тот случай в Сокольниках, который, как говорил Иофилов, оказался тем самым ножом, так поранившим их отношения, что рана от этого, не заживая, кровоточила до развода.

Отгоняя неприятные воспоминания, Заплетин сильно потряс головой, как если б она была мокрой собакой. И снова обнял взглядом шею Анны. Если бы знали такие женщины, как часто они бывают обласканы мечтательными взглядами мужчин, они бы больше себя ценили, больше бы радовались жизни. Но Анна, всегда наяву скучая, вот и сейчас была в страшной дали от всего, что в ресторане происходило. Будто слушая болтовню очередного кавалера, пытавшегося с нею потанцевать и после отказа напросившегося посидеть за её столиком, она находилась перед дверью, которую только О н открывал… Дверь, повизгивая, распахнулась, но тот, кто открыл её, будто спрятался. Она осторожно вошла в дом и вместо гостиной увидела сцену. Её по бокам обрамлял занавес серо-фиолетового цвета, он развевался, как лохмотья. Она лохмотьев не испугалась, потому что серый и фиолетовый были её цвета. На сцене стояли какие-то люди, в масках и карнавальных костюмах, они друг с другом тихо разговаривали. Она обошла сцену по кругу и остановилась со стороны, где должны быть стулья для зрителей. Там оказалась пустота, в которой плавали облака. Кто-то обнял её за талию и она почувствовала, что взлетает. Они летели среди облаков, у неё было радостное ощущение, что жизнь её меняется к лучшему…

Несмотря на рассеянность и частые моменты погружения в оцепенение, Анна давно обратила внимание на то, что за ней наблюдал человек, который был не в её вкусе, — слишком худой, не совсем молодой, с чёрными усами и бородой. Будь на месте Анны мужчина, он бы давно уже обернулся, чтоб выяснить, кто им интересуется; но женщинам как-то удаётся выглядеть, будто они не знают, что за ними кто-то долго наблюдает. «И этому нравлюсь, — думала Анна между её полусонными грёзами. — Во что обратится моя жизнь, если я буду оборачиваться на каждого, кто мной интересуется? Вот ты, например, пусть ты мне не нравишься, по крайней мере, с первого взгляда, но если ты хочешь, чтоб я поняла, кто ты и что ты на самом деле, вот ты лучше встань, да подойди, да скажи мне что-то красивое или, хотя бы, рассмеши».

Если б Заплетин даже знал о том, что было в головке Анны, он всё равно бы к ней не приблизился, а если бы даже на то отважился, то сказал бы что-нибудь невпопад или какую-нибудь глупость, и тем между ними воздвиг бы преграду, которую трудно преодолеть. Странно, что в прошлом такие моменты, за которыми не следовало продолжения, ему запоминались много ярче, чем моменты с желанным продолжением. Вот почему он уже знал, что если он к Анне не подойдёт, он будет долго, часто и с нежностью вспоминать ресторанную незнакомку, каждый раз со стихами Блока: «Я сидел у окна в переполненном зале, Где-то пели смычки о любви. Я послал тебе чёрную розу в бокале…»

Анна кого-то напоминала; он силился вспомнить, кого именно, и… вспомнил: девочку Олю. Анна напомнила эту девочку тем, что тоже была блондинкой, что шея была длинной и нежной, что схожесть дрожала в изгибе губы, что в том же самом месте на щеке появлялась и пряталась ямочка. Девочка Оля… Или девушка. Им было тогда по шестнадцать лет. Тогда он жил с матерью в тесной халупе, наспех слепленной из самана; там, несмотря на чистоту, которую мать строго соблюдала, стоял запах сырости и глины.

Когда матери не было дома, а она работала допоздна, к нему иногда приходила Оля. Чем тогда занимали гостей? Телевизоры были тогда редкостью, да и стоили так дорого, что редко кто мог ими похвастаться. Павел любил поиграть в шахматы, но в шахматы Оля играть не умела, а на предложение поучиться со смехом сказала, что бестолковая. Бестолковой она не была, конечно. Напротив, в беседах на разные темы, особенно на темы философские, её гибкий ум такое накручивал, что он не всегда знал, как возразить.