Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— Зависит, конечно, какое писательство, — сказал Абадонин, усмехаясь. — Произведения с глубиной пишут писатели с глубиной. Не хочу вас обидеть, но я не думаю, что у вас будет достаточно терпения на глубокие сочинения. Не тратьте время на философию, на поиски истин и смысла жизни. Как мы уже с вами договорились, приступайте к эротическому роману.

— Мы разве уже договорились? Вспомните, это ваша идея. А мне ещё надо её обдумать.

— Вы будете слишком долго думать. Особенно долго — с чего начать. Это типичная заминка даже для самых честолюбивых. Хотите, я вас несколько подтолкну? Покажу вам тропинку напрямик?

— Покажите, — сказала Белка.

— Скажите, какое мгновение в жизни вам бы хотелось продлить вечно? Хотели б вы жить только в этом мгновении?

Белка недолго размышляла.

— Конечно, — сказала она, — вот случай. Мне было, наверно, года четыре, и был тогда мальчик в детском саду. Его звали Игорь Протопопов. Он никогда не хулиганил, был очень спокойный, незаметный. Как-то во время тихого часа кроватка его оказалась рядом. Я днём никогда не могла уснуть, лежала, глядела по сторонам, старалась поменьше шевелиться. Вдруг рука Игоря оказалась на моей голой ножке под одеялом, провела по ней выше, забралась под трусики и погладила там, где нельзя. Потом он крепко сжал мою руку, сунул себе под одеяло и дал потрогать там, где нельзя. Я так растерялась, что рука моя сначала не знала, что ей делать, и делала то, что он хотел, потом я ужасно испугалась, отдёрнула руку и откатилась в самый дальний угол кроватки. Помню, мне было ужасно стыдно, и в то же время очень приятно. Тогда я впервые поняла, что мальчик и девочка — очень разные. Потом мы учились в различных школах, потом он стал взрослым, но время от времени я его видела на улице, и иногда в общей компании. Он, может, уже и не помнил ту сцену, а я, его встретив, ужасно краснела, и мне всегда было очень стыдно смотреть на него и встречать его взгляд.

— Великолепно! — сказал Абадонин. — Вот это первым делом и опишите. И это замечательное мгновение не только положит начало роману, но и решительно подтолкнёт вас к поискам следующих мгновений, которые вы бы хотели продлить.

Белка вспомнила об эпизоде на новогодней вечеринке, когда, оживляя сюжет картины, Заплетин коснулся плеча женщины, с которой только что познакомился, и вдруг она руку его передвинула на свою полуголую грудь, неожиданно тёплую в зябкой квартире, и сколько-то времени не отпускала. Заплетин сказал, что не понимает, почему прошло два десятка лет, а такой незначительный эпизод он помнил, как нечто самое лучшее из всего, что он в жизни испытал.

— А потому, — объяснил Абадонин, — что он уловил момент истины. Истина может проявляться, казалось бы, в мельчайших ситуациях, в любой час, в любую секунду, но люди её редко замечают. Но если даже какой-то счастливчик и ощутит какую-то истину, высшие силы ему не позволят понять, что кроется за ощущением. Вот, например, ни один мужчина, ни один, кроме меня, не в состоянии понять, что именно кроется в глубине ваших прелестных глаз.

— И что, интересно? — спросила Белка.

— Не скажу, — сказал Абадонин.

— Не хотите, не надо, — буркнула Белка. — Тогда не могли бы вы пояснить, какая это высшая сила не позволяет проникнуть в истину? Или вы говорите о Боге? А если Бога нет, как многие считают?

Абадонин придвинул к Белке лицо и как бы шутливо подул ей в шею. По коже её побежали мурашки, и будто сладкие пузырьки стали продираться через кожу; голова закружилась, она пошатнулась. И после, как Белке показалось, ноги её оторвались от пола, и, дальше, увлекаемая Абадониным, она, как будто бы, и не шла, а замедленно летела в сторону столика армян.

Впрочем, Белке только казалось, что она не шла, а летела. По пути к армянскому столику, с ощущением, как после опиума, она не заметила, не почувствовала даже того, что задела бедром стул, за которым сидел Жидков. Тот вздрогнул от мелкого сотрясения, оглянулся, кто там его толкнул, привет, Наташка , крикнул ей вслед, но она и этого не услышала.

«Как быстро он успел нализаться», — подумал Жидков, взглянув на Литовкина, и поправил его голову, давно уроненную на стол. Поправил не ради удобства приятеля, а чтоб голова, поменяв положение, не опрокинула стаканы. Не знал он, конечно, того, что приятель спал не по пьянке, а по другой, Абадониным созданной причине, что, может быть, именно в этот момент он любовался ножками Кати, ведущей его в сторону баньки. И тут Жидков ощутил одиночество, какое случается в толпе, а одиночество в толпе бывает самым острым одиночеством. Будто какая-то тёмная сила перенесла его на Луну, на холодные, пылью прикрытые камни, сжала сердце костлявыми пальцами, и все находившиеся в ресторане, и даже очень знакомая Белка, минуту назад толкнувшая стул, показались ему страшно далёкими, чужими, даже враждебными. Он хватил водки, а что ещё делать, если тоска и рядом водка, и это вернуло его в ресторан.

Под песенку «Мама, я жулика люблю», на танцплощадке с большим задором и ещё с большей неуклюжестью вертелся мужчина лет шестидесяти, с лицом пожилым и изрядно помятым холостяцкой разгульной жизнью. Жидков не раз его видел танцующим, и всё с разными, да молоденькими. Сейчас он отплясывал в паре с девушкой, которую он долго уговаривал выйти с ним ножки поразминать .

— Как вас, красавица, зовут? — спросил он её в начале танца.

— Алесей зовут, — фыркнула девушка, польщённая дешёвым комплиментом. Она красавицей не была, но тонкой фигурой и свежестью личика на все сто процентов отвечала запросам пожилого волокиты.

— До чего очаровательное имя! — воскликнул её партнёр, которого Алесины подруги, похохатывающие за столом с тех пор, как Алеся пошла танцевать, прозвали уморительным старикашкой . — А меня, представьте, зовут Матвеем.

— А отчество как? — спросила девушка, которую всё прошлое воспитание научило к таким пожилым людям обращаться по имени и отчеству.

— Ах, к чему нам все эти формальности! Зовите меня просто Матвеем.

— Вы для меня всё равно, как дедушка, — сказала глупышка, не сознавая, что дедушка — нож в ранимое место, давно уж истыканное ножами других таких же глупышек. — Я не могу, чтобы без отчества.

— Ну, если вы так уж сильно настаиваете. Матвеевич моё отчество.

— Матвей Матвеич? — ухмыльнулась. — А сколько вам лет, Матвей Матвеич?

— Почти сорок восемь, — соврал Матвей.

— А… А я думала, что семьдесят.

— Это вы, знаете, ошибаетесь. Возраст по лицу определяете. А лицо — это, знаете… ошибочно. Трудности жизни, они, знаете, оставляют внешние отпечатки. Как…, — он поискал сравнение, — как гусеницы трактора на снегу. Жизнь меня, знаете, потрепала. Но физически я ещё ой-ой-ой! Хотите пощупать мои бицепсы?