Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

Даниил.

Машку привезли из операционной, и я сразу же сел возле ее кровати, взял за руку. Она спала… спала так безмятежно, как будто не под наркозом, а просто уснула. Меня страшил момент ее пробуждения, момент, когда она коснется рукой повязки в том месте, где раньше была грудь… Я мог поклясться чем угодно в том, что мне абсолютно все равно, как она выглядит, и это было чистой правдой, но Машка, к сожалению, была уверена в том, что это я говорю только для ее успокоения. Но ведь я уже давно не гиперсексуальный подросток, которому в любимой девочке важна в первую очередь внешность! Мне просто необходима она сама, Машка, такая, как она есть. Машка, мать моей дочери, моя любимая женщина, единственная, которую я хочу видеть утром, просыпаясь, и вечером, придя с работы.

Я просидел возле нее до самого вечера, и когда она открыла невидящие еще ничего глаза, наклонился и поцеловал в щеку:

– Привет, родная… ну, как ты, моя хорошая?

Она с трудом разлепила сухие губы и пробормотала:

– Пить…

Пить ей было нельзя, я намочил салфетку и осторожно смочил губы. Машка облизнулась совсем как кошка и умоляюще посмотрела на меня:

– Пожалуйста…

– Машуля, ну, потерпи, нельзя пока, тошнить будет…

Она обреченно вздохнула и закрыла глаза. Я встал и чуть приоткрыл форточку, чтобы стало хоть немного прохладнее. Машка сделала глубокий вдох и застонала. Я бросился к ней:

– Что, Машенька? Больно?

Она закусила губу и кивнула. После операции ей положены были наркотики, причем не как решит доктор, а по требованию – все-таки онкология и глубокие ожоги, тотальная резекция. Зная, что Машка сама ни за что не попросит, я пошел на пост. Молодая девочка с аккуратными кудряшками, выбивавшимися из-под синей шапочки, выслушала меня и побежала в ординаторскую, а уже через пять минут с лотком направилась в палату к Машке. После укола той полегчало, и я увидел, как ее рука тянется к повязке. Признаться честно, у меня внутри все сжалось, но Машка совершенно спокойно ощупала себя и так же спокойно сказала хрипловатым после наркоза голосом:

– Ну, что ж… вот и все.

– Машенька, ну, не думай ты об этом! – взмолился я, садясь рядом на табуретку. – Ведь не в этом же дело! Зато теперь и опухоли нет…

– Да, не было счастья… – усмехнулась она, закрывая глаза.

Мне показалось, я понял, о чем она подумала, вернее, о ком. О моей бывшей, будь она неладна! Я до сих пор не нашел времени и внутренних сил снова заехать к Оксанке. Я не мог видеть ее, разговаривать, вообще не хотел о ней слышать – чтобы ненароком не сделать с ней что-нибудь. Максим звонил мне сам, спрашивал, почему я не приезжаю и не зову его к себе. Он был не в курсе произошедшего, я не стал говорить ребенку таких вещей о матери и запретил Юльке делать это в школе при встрече. Но та и сама не стала бы обсуждать это – до сих пор находилась в шоке, перестала спускаться по лестнице пешком, а из квартиры выходила только со мной. Даже Артему приходилось подниматься и забирать ее прямо из дома. Что ни говори, а девчонка испугалась и как ни старалась убедить и меня, и отца в том, что все в порядке, а последствия все же были. И за это я тоже был зол на Оксанку – искалечить нервную систему чужому ребенку…

Машка вдруг коснулась моей руки, и я вздрогнул от неожиданности:

– Что, Машуля?

– С кем дети?

– С твоей мамой. Я предупредил, что буду поздно, она уложит Маруську и дождется меня.

Машка удовлетворенно кивнула, крепче взялась за мою руку и потянула ее на себя, прижалась щекой.

– У тебя температура, кажется, – я коснулся губами ее лба – горячий…

Это в принципе нормально после операции, но когда дело касается своего родного человека, забываешь о дипломе врача и становишься рядовым обывателем. Кажется, девочка-медсестра была не рада, что мне позволили остаться около Машки…

Домой я попал только к одиннадцати, когда Маруська, сытая и выкупанная, спала в своей кроватке, а Юлька с Валентиной Николаевной сидели в кухне, пили чай и смотрели телевизор. Едва я вошел, как Юлька кинулась ко мне:

– Дядя Даниил, как мама? У нее все в порядке?

Я сбросил дубленку на вешалку и обнял Юльку за плечи:

– Успокойся, Юляша, все нормально. Операция закончилась хорошо, мама проснулась, у нее все в порядке. На днях сможешь поехать со мной, навестить, она будет рада.

– Юля, иди спать! – раздалось с кухни. – Дождалась, узнала – и ложись, завтра вставать рано, две тренировки!

– Все, ба, уже иду!

Не став спорить с бабушкой, Юлька ушла в комнату, а я вымыл руки, заглянул в спальню, чтобы проверить Маруську, и только потом пошел в кухню. Валентина Николаевна сидела за столом напряженная, руки чуть подрагивали, когда она подносила чашку ко рту. Да оно и понятно – единственная дочь… Увидев меня, она вся подалась в мою сторону, словно мое появление должно было что-то кардинально изменить в ее жизни:

– Ну?! Что там?

– Не волнуйтесь, с Машей все нормально. Гистология опухоли будет через десять дней, там начнем думать, как лечить ее дальше. Но сейчас все в порядке, небольшая температура, но это нормально.

Из Валентины словно выпустили воздух, она обмякла, и руки затряслись еще сильнее. Но она моментально овладела собой, встала, вытерла глаза и сказала почти обычным тоном:

– Садись ужинать, я плов приготовила.

Это было новостью – обычно, даже приготовив ужин, она сразу уходила домой, а тут усаживает меня за стол, накладывает плов в тарелку, режет хлеб… Можно подумать, я ей стал кем-то вроде ее любимого зятя Артема!

Валентина уселась напротив меня, подперла рукой щеку и произнесла:

– Ты меня успокоить хотел? Или на самом деле все так, как ты говоришь?

– Мне незачем врать вам, – берясь за вилку, ответил я. – Маша на самом деле чувствует себя неплохо, насколько это возможно после такой операции.

– Когда к ней можно будет попасть?

– Да хоть завтра. Но лучше… – я замялся, не представляя, какими словами объяснить Валентине, что пока не надо бы топтаться вокруг Машки большому количеству народа – ей и так тяжело, а присутствие матери и Юльки только сильнее заставит ее думать о семье, об оставленных дома детях.

– Что? Ну, говори, что замолчал? – и опять Валентина никак не называла меня.

– Я думаю, что все-таки лучше повременить с визитами. Маше сейчас очень тяжело, это ведь и психологическая травма…

Лицо Валентины Николаевны стало каменным, и я понял, что сморозил что-то не то, но было уже поздно – она встала, выпрямилась во весь рост:

– Ну, разумеется! Приход матери резко ухудшит ее состояние!

– Валентина Николаевна, вы не так меня поняли… – начал я, но она перебила:

– Я поняла именно так, как ты сказал! И запомни, Даниил – мое отношение к тебе никогда не изменится. И то, что я сейчас общаюсь с тобой, это только потому, что моя дочь в больнице, что мои внучки нуждаются во мне! При других условиях я ни за что и близко не подошла бы к тебе.