Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Так про что же писать? Во-первых, я вижу, что я не могу писать про себя, а пишу все время лишь про работу. А во-вторых, я вижу, что около меня (а может быть, это в моей душе?) стоит непонятное «вы», к которому я волей-неволей иногда обращаюсь. В-третьих, я вижу (я уже давно замечаю!), что Лида Строева на меня как-то подозрительно поглядывает. Наши столы стоят рядом, вернее, это даже один длинный стол, и половина стола — ее, но я предусмотрительно закрылся от Лиды вольтметром и стабилизатором, и я знаю точно, что она моих рук не видит и не может знать, что я сейчас делаю. Но она на меня глядит — вот, вот и сейчас снова глядит, — а перед этим один раз нарочно вставала и что-то у меня спрашивала, хотя, конечно, сама должна знать, что у меня конденсатора БМ быть не может, их вообще нет сейчас на складе. Вы и по почерку, наверное, видели, что один раз мне пришлось сбиться, потому что я быстро захлопнул тетрадь и сунул ее под макет. А Лида глядит на меня по-прежнему! Надо подумать, куда бы мне спрятать дневник получше. Может быть, на нижний стеллаж за аккумуляторы?.. Но нет, их могут без меня прийти заряжать и тогда тетрадку найдут. Да еще обольют ее там кислотой…

26 февраля

…Я пишу сегодня по горячим следам. У меня просто голова идет кругом от того, что случилось. Они ушли и оставили меня одного. Они — это наш начальник и Лида. А как Лида себя сегодня вела? Можно ли вообще что-то доверять женщинам? А я еще молодой. Они, женщины, сразу чувствуют свою власть, чуть только им представляется случай, и уж своего случая — будьте добры! — они не упустят. Еще, конечно, ничего не случилось. И мне даже немного интересно вроде бы их дурачить. Но все это понемногу становится неприятно. А все-таки я волнуюсь. Что будет дальше? По-моему, всему виной мой дурацкий дневник… Но нет, они, наверное, ничего не знают. Я почти уверен, что они ничего не знают достоверно.

Ну надо же, такое глупое подозрение! Мне кажется, они даже приняли меня за шпиона. Они мне этого не говорят, они вообще теперь со мной не разговаривают (они, наверное, думают: «надо не вспугнуть птичку»), но я явственно чувствую, что они за мной сейчас следят. А все виновата Лида со своим женским любопытством! Ну надо же!.. Во все ей надо было сунуть свой нос!.. А вдруг они уже сообщили в первый отдел? Или надеются пока еще на собственную инициативу и сами хотят разоблачить проникшего в их лабораторию агента иностранной державы? Смешно! Я родился и вырос при советской власти, я учился пятнадцать лет — в школе и потом в институте, я комсомолец, я и по-английски-то толком говорить не умею и ни разу не выезжал за границу, а они — вот бредни! — думают, кажется, что я шпион.

Все началось с того, что Лида, видно, еще вчера что-то заметила. И уж тут, конечно, она не могла усидеть спокойно. Теперь ей все надо было знать до конца. Но она, видимо, постеснялась меня прямо спросить. А сегодня с утра я снова вынул свою тетрадку и стал ее перечитывать. Схему я включил, и она пока прогревалась. У меня было вполне законное свободное время. А Лида, наверное, что-то заметила. Она, по-моему, даже увидела, что я листаю дневник. Но вот, вот… Вот они снова идут!

Они снова ушли! Вошел сначала Марк Львович, а за ним Лида. И сразу ко мне! Лида села на свое место, а Марк Львович спрашивает: «Ну как, Гера, как у вас сегодня дела?» Мною, вообще-то, руководит Дронов, а сам Марк Львович руководит Лидой. Потому он и задает мне такие вопросы, самые общие: «как дела?» и пр. И задает их обычно раз в месяц, а я ему на них соответственно отвечаю: «Ничего дела… Хорошо…» Я сразу потом показываю обычно, какие у меня в работе есть достижения. Если схема работает, я ему включаю схему. Если составлены графики, я их ему тоже показываю. Было время, правда, вначале, когда я просто бурчал себе что-то под нос: «что, мол, за глупые вопросы вы задаете? работаю! работа идет!» Но потом я заметил, что Марк Львович на меня за это обижается. Ведь он все-таки наш начальник. У него есть авторитет и свое самолюбие! А кроме того, он думает, когда я ему так говорю, что у меня в работе что-то не ладится. А мне, я это тоже заметил, было почему-то неприятно, что начальник может думать про меня плохо. И я тогда стал подробно все ему объяснять и говорить только про свои достижения. Я знаю, что если задать ему какой-нибудь сложный вопрос, то он, почти наверное, не ответит. Скажет, что надо подумать. Или скажет, что он сейчас занят. Или, может, порекомендует литературу. Вот Дронов — тот голова-парень… А Марк Львович, когда я ему говорю про успехи, улыбается и очень вежливо потом со мной разговаривает. Дронов — старший инженер. Он мой непосредственный руководитель. А Марк Львович осуществляет надо мной, так сказать, общее руководство. А я, даже если у меня бывает что-то плохо в работе, почти невольно и как-то само собой говорю ему, что все хорошо (а, ладно, думал я, скоро доделаю). В этом смысле можно сказать, что я, наверное, научился чуть-чуть «втирать очки». Лида, правда, мне говорит, что с начальством надо разговаривать самыми общими словами…

Да, так я знаю, почему он именно сегодня меня так спросил. Лида ему, по-моему, что-то сказала. Это уже нехорошо! Они, когда уходили, даже дверь не защелкнули на замок, чтобы я не услышал заранее, как они открывают ее ключом, а только чуть-чуть прикрыли. А сейчас они быстро вошли и прямо ко мне. Но что все-таки они надеются у меня увидеть? Свою тетрадь я вовремя спрятал. Не будут же они меня спрашивать прямо в глаза: «Вы шпион, Гера, или вы не шпион?» А может быть, они хотят поймать меня с поличным? Застигнуть, как говорится, на месте преступления? Увидеть, как я фотографирую своим миниатюрным аппаратом секретные схемы? А может быть, Марк Львович думает, что я читаю во время работы посторонние книги? Так нет же, я их не читаю! А Лида меня сегодня утром спросила, что я делаю по работе. Мы собираем разные схемы, но иногда вот так друг друга о чем-нибудь спрашиваем, что нам непонятно: обмениваемся опытом. И мне иногда бывает просто интересно, что она делает. Я ей сказал, чем буду в ближайшие дни заниматься, а она мне сказала, впервые за все это время, что я здесь работаю, да еще таким официальным и серьезным тоном: «А вы знаете, Гера, что вы не можете выносить с территории те записи и вот эти, скажем, журналы, которые вы заполняете во время работы?» Как будто я маленький и сам этого прежде не знал! Я немного опешил, но сразу понял, что она на ложном пути и, хотя подозревает что-то насчет меня и всему виной, может быть, ее женское любопытство, но не знает, что я пишу в рабочее время дневник: она просто видит, самое большое, что я иногда что-то пишу. И она видит, конечно, что я не читаю художественных книг. А все-таки она сказала сегодня Марк Львовичу — и с такими шуточками, чтобы всем угодить и себя оставить в стороне, и меня вроде бы не обидеть. «Вот Гера, — она сказала, — у нас устал. Видите, Марк Львович?.. Он все жалуется мне. Просит работу поинтереснее. Хочет в командировку. Проветриться… Говорит, хотя бы книгу какую художественную разрешили ему почитать…» А я ни на что не жалуюсь и вообще не просил ее за меня заступаться. Лида иногда сама читает книги. В обед, да еще и после обеда, если книга попалась интересная, прихватывает время, когда Марк Львовича нет. А я сейчас, она видит, ничего не читаю. И потому она, наверное, потерялась в догадках. Я всеми фибрами чувствую, что они за мной сейчас смотрят. Не знаю, что они оба про меня думают. Оба сразу уходят, а потом снова приходят и смотрят, что я делаю. А в их отсутствие я иногда пишу. У меня есть интуиция, которая говорит мне, что они уже скоро придут. Вот, вот… и сейчас уже время подходит… я чувствую… да, они сейчас войдут… Щелкает дверь. Мне надо включить прибор.