Юлия Беломлинская - Мы больше нигде не дома

— Дарман! Бляяяя!!! Я с Амерички! А ты откуда?!?!

— Я с Гермашки!!!! Беломля, ты не представляешь, я разбогател!!!! У меня бизнес! Я крут!!! Я купил хату с видом на Стрелку, прикинь!!!! Ты должна это увидеть! Так, ты едешь ко мне ночевать?

— Конешно еду! Дарман, блин!!! Сколько лет!!!

Мы поехали не сразу. Еще немного потусили в «Пурге»: танцевали, целовались… поняли что по прежнему друг другу нравимся — в смысле «глянемся». У Мотьки были такие же огромные голубые глаза навыкате, как у моего вечного рокового возлюбленного.

По дороге он мне рассказал, что там в Гермашке, они с Васильевой открыли какой то бизнес по переправке в Россию лекарств. Что она так и не смогла родить, но они адаптировали мальчика, тут в Питере взяли в детском доме младенца, а сейчас ему уже девять. И они приезжают в Питер каждое лето, снимают дачу как прежде в Сестрорецке, но сам он часто ездит по бизнесу, и вот сейчас тоже по бизнесу приехал, а квартиру он сделал ахуительную, и вот я щас увижу ее и ахуею. И вот мы вышли из такси, вошли в подъезд, поднялись по лестнице, он открыл дверь, щелкнул выключателем…

и мы оказались в актовом зале.

Таково было мое первое впечатление.

— Ну!!! Ты видишь!!! Тут сто метров!!!

— А где же комнаты?

— Какие комнаты? Я сломал все нахуй!!! Простор!!!!

Да — это был такой огромный совершенно пустой зал.

В глубине его находилась барная стойка из красной кожи и несколько таких же барных стульев. За стойкой на стене висели прозрачные шкафчики. Над стойкой с потолка свисали прозрачные светильники. От них шел холодный неоновый свет. Нет это был конешно не актовый зал, это был такой пустой зал ночного клуба. — Интерьер — все сам!!! Ну скажи, круто??? — А где ты спишь? — Обернись!!!

Мотька развернул меня на 180 градусов. На другом конце зала стояла кровать — примерно шестиспальная.

— Ну погоди, а как же… если Васильева приезжает с мальчиком, где мальчик спит?

— Тут же с нами и спит. Тут полно места!!!

— А если гости?

— Беломля, какие гости? Бабы бывают… так они со мной спят. Гости… у меня есть пенка. Гости на пенке. Но это не главное!!! Пошли, я тебе покажу главное!!! Вот щас ты ахуеешь!!!!

Он вытащил меня из залы в крошечный коридорчик, из которого вела дверь в ванную. Ванная была метров пятнадцать. В ней помещалась джакузи, давно немытая, и унитаз, сделанный весь из чего-то золотого. Напротив унитаза была огромное окно, почти в полстены.

— Вот смотри, вот главная фишка этой хаты. Садись сюда!

Мотька усадил меня на золотую крышку унитаза.

— Смотри!!!!

Передо мной открывался вид на Стрелку Васильевского острова: Ростральные колонны и между ними — Биржа. Один из великих видов Питера. Виденный сто тысяч раз и все равно — ненаглядный.

Как роковой возлюбленный.

— Ты представляешь, я сижу, сру… и смотрю на Стрелку!!!! Каждое утро!!! Ну скажи, круто!!!! В джакузи хочешь?

— Круто, Мотька, оч круто.

Я тихо подумала, какой же Мотька все таки жизнерадостный идиот. И что лезть в эту немытую джакузи я точно не хочу, а хочу я пожалуй, прилечь. Погасить нафиг свет в этом актовом зале, по быстрому потрахаться и спать. Трахаться мне вообще-то расхотелось, неуют и идиотизм этой хаты меня совершенно расхолодил. Но я девушка честная и назвавшись груздем, всегда готова полезать в кузов. Я еще немного похвалила ванную и вид на Стрелку, и мы вернулись в зал. Мотька погасил свет, который был и не нужен, потому что одна заря уже спешила сменить другую, мы разделись… и тут я услышала храп. Он доносился из противоположного угла зала. Я посмотрела туда и увидела что в углу спит, свернувшись калачиком, маленький старичок. Спит как раз на пенке. И храпит.

— Моть, это кто?

— Это Рабинович. Заслуженный работник кино.

— А… в каком смысле Рабинович? Ну… в смысле… что он тут делает?

— Рабинович, заслуженный работник кино. Он у меня живет. Спит на пенке. Беломля, ты не волнуйся, я при нем уже приводил. Он не проснется. Он крепко спит. Можешь орать, он не проснется.

— Но почему он тут, у тебя?

— Да я его привез из Берлина — оформлять пенсию. Понимаешь, мы давно знакомы, ну по этим беженским еврейским делам. Вместе приехали. А потом я его долго не видел. А недавно встретил. Он бывший кинорежиссер. Сорок лет на «Ленфльме» протрубил. А еще он блокадник. И он до сих пор нихуя из Рашки не получает! Получает тока в Гермашке социалку. А ему тут положена пенсия и блокадные еще. Это евриков триста!!! Это половина того, что он в Гермашке получает. А он хату когда-то продал, паспорт просрочен, все эти трудовые книжки, похерены. И жить тут негде, и ты знаешь, вообще — что такое, все это восстанавливать, ходить по этим жекам-хуекам, по этим пенсионкам… Он все эти годы даже не пытался! Просто вот так вот отдавал им пенсию и блокадные. Пока меня не встретил. Я его просто притащил сюда. Ну и что, я его старого человека, заслуженного деятеля кино, блокадника, в гостиницу погоню? Тем более, я с ним всюду хожу. По всем этим хуйням. Иначе у него бы давно инфаркт сделался. Беломля, это такой дурдом, ты не представляешь! Еще говорят в Гермашке бюрократия… но там бюрократия плюс порядок, а у нас бюрократия плюс полный бардак!!! Хожу вот с ним… и все это к восьми утра, все эти очереди… и без туалета… Да ты не волнуйся, ложись, он не проснется! И вставать завтра рано не надо, нам завтра назначено на одиннадцать…

Вот на этом месте, я твердо поняла, что хочу только одного: немедленно оказаться вне этой квартиры. Без этого ибанько Дармана, без заслуженного блокадника Рабиновича и его проблем, просто вот у себя дома.

— Дарман, я пошла домой.

Я быстро оделась.

— Беломлинская, блядь! Вот я просто забыл тебя, блядь! Ты же всегда была пиздуватая на всю голову! Ну куда ты, блядь!!! Ну йопта, блядь…

Я выскочила на улицу. Злая, как черт. Я успела гневно подумать: ну почему со мной происходит вот такая хуйня!!! Ну почему именно со мной! Интересно, где я вообще нахожусь? И где тут тачку ловить?

И тут я огляделась вокруг. Вокруг была Петроградская. Вокруг вставало солнце. Вокруг была красота. Она меня моментально успокоила. Никакой тачки было не надо. Надо было идти домой пешком — по мостам. Всего то пара мостов. И скоро их сведут. И что я вообще хочу, с этой своей установкой на только хороших людей?

Что за хуйня случилась на этот раз? А то и случилось, что Мотька — хороший человек. Я же всегда любила парней, совершающих подвиги. А какие подвиги в наше мирное время? Ну вот например, притащить в Питер больного старика и ходить с ним по инстанциям, восстанавливая бумаги, стоять в очередях с 8-и утра, выслушивать хамских теток, говорить «нам назначено». С трудом я представила себе бравого жеребца Мотьку, который смиренно склонивши голову, протягивает какие-то бумажки, в какое-то окошечко, со словами «нам назначено на одиннадцать»… и если это не подвиг, то значит, я ничего не понимаю в подвигах. Вот за что я вечно попадаю в хуйню? За морализм!. За высокую планку хорошести.