Юлия Беломлинская - Мы больше нигде не дома

Стану в балалаечку играти, Стану я милого будити, Люли, люли, будити:

Встань ты, мой милый, проснися. Ты, душа моя, пробудися, Люли, люли, пробудися.

Вот тебе водица, умойся, Вот те полотенце, утрися. Люли, люли, утрися.

Вот тебе башмачки, обуйся, Вот тебе кафтанчик, оденься, Люли, люли, оденься…

Ниуясе да, такая детская песенка?

— То есть, это телка издевается над стариком мужем и мечтает о своем молодом любовнике? Действительно блядская…

— Да! И эта вот непристойная «березынка» в паре с гомерически страшным «волчком» — это все, что городские дети знали о народной песне… Конешно, у кого-то то были няньки деревенские, у кого-то родня в деревне… но и там уже выросло поколение оторвышей, которые не факт что вообще что-то помнили…

Меня вот хотя бы в ТЮЗ водили. И там сибирский еврей Зяма Корогодский ставил спектакли, где пели множество народных песен… Он все это откуда-то знал, любил, заряжал этой любовью и своих актеров и нас вот… Конешно, эта «березынька» — просто-напросто шутошная песня. Смеховая народная культура… частушки…

— Частушек я полно знаю! Матерных! Да все знают частушки! Моя любимая:

Мы не сеем Мы не пашем Мы валяем дурака С колокольни уем машем Разгоняем облака!

Скажи, сильный образ?

— Образ классный. Вкус у тебя хороший. Афигенный образ. Это про всех нас…

— А твоя любимая?

— Моя любимая мужикам не нравится. Обижаются:

С неба звездочка упала

Прямо к милому в штаны

Пусть бы все б там разорвало

ТОЛЬКО Б НЕ БЫЛО ВОЙНЫ

Антон рассмеялся.

— Отличная. Обижаются козлы без чувства юмора.

— Хорошо что ты меня козел с чувством юмора…

— Я не козел! Я козелик! Мы с Саней козелики-орелики! Это ваще другое!

— Может ты Индрик?

— А это чего такое?

— А это мы дальше про народное. Индрик — это такой русский мифологический зверек. Кто-то считает его Единорогом. Тоже, из совсем забытых…

Вообще, после матрешек и иконы, в фундамент идет лубок.

— Лубок я знаю! Уходи от меня! Нет мне дела до тебя! Пришел, за жопу хватаешь! Блинов печь мешаешь! Еще Сирин, Алко… ност и Гамаюн у Высоцкого. «Это птица Гамаюн» мне голос подает. Птиц этих на лубках рисовали.

— Да, лубок как-то выплыл из реки забвения. Через лубок к нам долетели эти птицы Долетели до такой степени, что Высоцкий их воспел… Их часто изображали на лубках. А Индрика — редко. Он не был традиционный персонаж лубков. Вот и не доскакал. Хотя он из той же компании.

— Ну а как он выглядит?

— Ну как… примерно смесь козлика, с собачкой, единорогом и львом.

— Уясе, смесь…

— В Голубинной книге сказано: Зверь Индрик живет на ниле и убивает крокодила. Вообщем ты — типичный Индрик.

— Я — точняк. Я конкретный Индрик. Как завижу крокодила… а что это за книга такая?

Маргарита еще немного рассказала ему о Голубинной книге. Кошешно, из их поколения, никто кроме профессиональных фольклористов, ее и в глаза видел, но она по крайней мере знала о ее существовании, и кто-то ее просветил насчет Индрика.

Разговор этот, давний — никак Антону не пригодился. Дети его были уже в таком возрасте, что поздно уже было отбирать у них солдатиков и впаривать им матрешек. Хотя он запомнил Индрика. Маргарита тогда еще рассказала ему про глиняную игрушку. Каргопольскую, Тульскую, Филимоновскую, Дымковскую. Дымку он знал. В магазинах «Русский сувенир» на Невском была только Дымка. А все эти полосатые козелики, которые на самом деле Индрики, нигде вообще не продавались. У Маргариты дома было несколько. И он их внимательно изучил и слепил потом парочку для своих мальчишек. Рассказал им про Индрика и велел во всем на него равняться.

Уезжая, Маргарита взяла с собой, пару матрешек и шкатулок с Раем на крышке.

В какой то момент, в середин 90-х, от нее приехал парень — американский аспирант, славист. Темой его диссертации был какой-то загадошный Викжель

Ни Антон, ни Ойгоев слова такого не знали. И когда этот Джефри начал им что-то обьяснять на своем, не сказать шоб русском, они решили, что он просто какой-то придурок. Может они его недопоняли? Им показалось, что он говорит, будто бы Вихжель — профсоюз железнодорожников, был важнейшим звеном в истории революции, звеном определившим ее исход.

— Почему?

— Патамучьта эта жэльезны дарьоги. Бьез ньих в Расцыы ньичто нье можно происходыт…

— Ой блин. Шо за гон, блин. Нах блин… давай, братуха Джефри, лучше выпьем блин зубровочки… перцовочки… митьковочки…

Так они ничего и не узнали про Викжель.

И я вам тоже не расскажу. Нах, блин. Родились оторвышами, ими и помрем. Хватит этого ликбеза. Отцы и деды жили, не зная ни Викжеля, ни Индрика, и ничо, как-то прожили. Проживем и мы…

Однако у Джефри было от Маргариты поручение, пойти на Мальцевскй и прикупить ей там Полхов-Майдану: матрешек, свистулек, шкатулочек, ну хоть по паре штучек. Это было понятное дело — ностальгия. Антон вызвался его сопровождать. Никаких рядов с народной игрушкой на Мальцевском больше не было. Зато он теперь снова назывался Мальцевским. Ненародных матрешек там, ясное дело, стояли целые армии. Все они были омерзительны: бездарны, безвкусны. Ничем, кроме как емким словом «уйня» определить их было нельзя. так думал Антон, все-таки художник. Джефри то они как раз понравились, он смотрел, смеялся…

— — Элцын! Горби! Реган! Брежний! Сталын! Лэнын!

Антон все-таки нашел киоск, торгующий классическими Семеновскими матрешками.

— Скажите пожалуйста, а где бы купить Полхов-Майдан?

— Так их больше нету! Нету Полховских.

— У вас нету?

— Так нигде больше нету. Оттуда больше ничего не приходит. Никто больше с ними не работает. Они там все спились. И все.

Антон даже и не понял, почему он так расстроился. Это ж не его «святое». Это все Маргариточка. Ее детское счастье.

Просто все как-то совпало.

Нет больше ни Маргариточки, ни Полхов-Майдана.

Ни денег, ни работы.

Все спились. И все. Какая простота и ясность.

Так он ей и отписал.

Он не любил вспоминать те времена. Но сейчас вот вспомнил. Потому что она все-таки потащила его по сувенирным лавкам и базарчикам.

— Мне нужно купить — хоть что-то. Вот я вернусь и Поля родит через пару месяцев. У нее там точно девочка. И я хочу что-то такое… чудесное… народное… какой то промысел…

Они бродили, смотрители… и вдруг в каком-то полуподвальном магазинчике, на Большой Конюшенной…

— Смотри! Полхов-Майдан!

Их было ни с кем не спутать. Вот эти матрешки, не с гладким пробором, как у Семеновских, а с непокорным завитушкам на лбу и на щечках. Вот эти райские шкатулочки с розовыми закатами, вот эти свистульки…

— Откуда они у вас?

— Нравятся, да? Выбирайте.

— Это старые?

— Почему старые? Все новенькое!