Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

И вот у Наташи появился надежный Анатолий. Она на него не нарадовалась. Говорила, что он все в доме починил. Что любит ее и заботится о ней. Что он совсем простой, и ее это только радует. Что он — способен ее по настоящему оценить. Хотелось конешно на него посмотреть. Наташа как-то долго готовила меня к просмотру Анатолия. И главное, она меня предупредила: — Я тебя приглашу к нам, дома то теперь все починено, не стыдно и гостей позвать. Но только у меня просьба — ты мне Толю не комплексуй, не заводи с ним разговоров этих… Не надо с ним про все это. Про последнего Уэльбека там, про Фуко и Дерриду, про Борисова-Мусатова в корпусе Бенуа… ты держись простых тем: природа, рыбалка, спорт… ну такое вообщем…

Потом Наташа замоталась с очередным фестом, потом я уехала в Одессу, потом вернулась и Наташа пригласила меня в гости. Прихожу. Ну, в доме все блестит. Хотя я совершено не отличаю.

Мне кажется, и до Анатолия все блестело. Опять же, сидит мужик. Очень приятный с виду. Хорошее открытое лицо. Бородатый. Косматый вполне.

так вот и не скажешь, что слесарь. Наташа — на кухне что-то готовит. — Вы Анатолий да? А я Юлия.

Сажусь, начинаю разговор. Помню — задача — его не комплексовать. — Ну как там, — говорю, наш Зенит? Все-таки плохи дела?

Он отвечает: — Ой, я знаете, так далек от этого… совсем я хоккей этот не смотрю. — В смысле футбол? — нетвердо спрашиваю я, потому что и сама не уверена… — Ну да конечно, футбол. Я знаете к спорту как-то равнодушен… — А вот рыбалка? Рыбаку любите? Посидеть вот с удочкой? Или закинуть… спиннинг… — Спинниг закинуь? Нет, я никогда не закидывал… спиннинг…

Разговор явно провисает. Я что-то еще пытаюсь такое пролепетать о природе. О том, как хорошие бывают закаты… и рассветы. Какая это прелесть — отдых дикарями. Проснутся вот утром в палатке… наудить рыбки… Замутить ушицу… развести костерок…

Анатолий совершенно дико на меня смотрит и говорит: — Юля, вы удивительная. Неужели, такие люди еще есть? Такие здоровые люди. Рыбалка. Палатка. Зенит. Я уже и не помню, когда такие слова говорил последний раз…

— Не любите путешествовать? — Очень люблю. Вот мы с Наташей как раз собираемся в Барселону… как раз дикарями — просто сняли квартиру на айренбиэнби… — Ну да, там в Барселоне — природа. Воздух… — Какая там природа… не знаю. Но мы едем показать Наташе Гауди. Наташа Гауди, оказывается, никогда не видела. А знаете, кто это? Гауди — это такой…

Ну вообщем, он начал мне рассказывать подробно, что за зверь Гауди…

Я не сопротивлялась, потому что так оно было легшее и спокойнее — сидеть и слушать про Гауди, не заморачиваясь насчет природы, Зенита и свежего воздуха…

Тут пришла с кухни Наташа, принесла бутеры и всякое чайное. Анатолий открыл вино. Он окончательно взял бразды разговора в свои руки — с Гауди плавно перешел на особенности испанской архитектуры, произнес что-то типа «первый романский стиль, или ломбардская школа»…

— Откуда вы все это знаете? — Ну я же историк архитектуры, по образованию…

Я не стала спрашивать — как его занесло в слесаря.

За спиной у нас, у всех — тяжелые времена.

Непонятно было только почему темы, рекомендованные Наташей для разговора — спорт, рыбалка и природа…

Когда Наташа вышла на кухню, я вышла за ней: — Слушь, Анатолий классный. Но почему ты… — Да какой же это Анатолий? Анатолий — все. С ним не вышло. Он сперва был хороший. Все починил. А потом пару раз так надрался, что… знаешь, мне это вообще не надо. А это новый. Это Юрий. Но можно просто Юра. — А я его назвала Анатолий и он…

— Да он глуховат немного и рассеянный к тому же. Знаешь, у нас возраст уже, у всех…

Вообщем, святочный рассказ об интеллигентном слесаре, который могёт

и шкаф починить и за Гауди забазарить — не вышел.

Но не сочтите Наташу легкомысленной.

За спиной у нас, у всех — тяжелые времена

Впрочем, отчаявшимися нас тоже не назовешь.

Питер 2017

Когда мне было шесть лет — моему деду подарили Библию с рисунками Доре.

Ту самую, которую Том Сойер выиграл, накопив десять желтых билетиков. На русском. Новый Завет, старинное издание Вольфа.

Дед был еврей. Не знаю, ходил ли он в синагогу. Но он ходил в Публичку — читать еврейские книги на идише и на иврите. Дети его — мой папа и его брат, были обрезаны. Бабушкин родной брат был старостой в синагоге — я его там однажды встретила. И по пятницам в доме была «гефилтэ фиш». Правда никаких свечей не зажигали и никаких молитв не читали. Такой вот постмодернизм советских евреев, пуганых-перепуганых. Оба они, и дед и бабушка приехали в Питер в начале 20-х. Этот дед, папин отец был из под Умани, бабушка из под Витебска. Он в юности однажды вступил было в партию, но быстро потерял партбилет, и бабушка уговорила его нигде это не объявлять и просто забыть навеки про эту партию. Она чувствовала, что у евреев никакой своей партии быть не может. И что никакая свобода не пришла. И что жить надо — тихо, чтобы там наверху тебя поменьше замечали.

Очень мудрая была бабушка. Звали ее Соня. А на самом деле Сэнэ-Липехт.

И все равно, она не спасла бы его от войны.

Его забрали еще до Отечественной — на Финскую. И спасла его пуля-умница, влетевшая в голову и вылетевшая в ухо. Оказывается, солдат не может быть глух, даже на одно ухо. Дед больше года лежал в госпитале и потом его отправили на Урал — работать на военном заводе. Не было бы той пули — не было бы меня. Он был в пехоте.

Скорее всего его убили бы. После войны дед работал в реставрационных мастерских Русского музея.

Он был столяр — краснодеревщик. Вся мебель у них в доме была сделана его руками, красного дерева — строгая и очень красивая. Библию подарил ему друг, тоже столяр, работавший там же. На вопрос, почему этот человек подарил моему деду-еврею Новый завет, родственники отвечали, как само собой разумеющееся: — Ну потому, что он считал, что наш деда Мика — святой человек. В детстве меня вполне устраивал такой ответ. Нынче я думаю, что этот русский столяр был верующий, православный. И наблюдая моего деда, человека действительно добрейшего из всех, кого я знала, он пришел к выводу что дед — совершенно истинный христианин, живет по-христиански и просто не знает об этом. Я думаю, что это был подарок — миссионерский. И еще я думаю, что эти два человека часто оставались вдвоем там, в мастерских Русского, на какие то сверхурочные работы, что они доверяли друг другу и свободно разговаривали, спорили, наверное о Боге, о вере… И этот подарок был попыткой повернуть деда лицом к христианству. Однако дед сразу принес эту книгу нам, подарил папе-художнику, как уникальное художественное издание. И я с шести лет рассматривала эти картинки, всю эту историю